Татьяна Соколова - Легенда о стиральной доске

— Бзр, бзр, бзр, — трется о стиральные доски мокрое белье. — З-з-з, — прошелся по голой доске чей-то сорвавшийся палец. — Бж, бж, — кусок мыла в правой руке догоняет левую, толкающую в воду и притягивающую к животу под мокрым фартуком очередную тряпицу. Как рука подхватывает мыло и кладет его обратно на скамью, откидывает чистое и загребает сухое белье, не уследить. Перерывы у каждой из трех свои: сменить воду в корыте, положить под руку грязное и отнести в сторону отстиранное. Двое из женщин, Мура и Наталья, обедать ходят в стоящую неподалеку Баню, где сушилка, можно испечь картошки и подогреть чайник. Третья, Ольга, ест всегда на ходу, мокрой мыльной рукой достает что-то из кармана фартука, жует в лад с ходящими по доске руками, раза два, когда совсем уж одолеет икота, отбежит к бочке, зачерпнет ковшиком воды, выпьет, тело дернется, не от озноба, бегом к корыту.

Первой в ряду, в дальнем переднем углу, стоит Мура, там не так дует от двери, меньше жару из расположенной сразу у входа каменки. Мура вся округлая, будто из четырех шаров: круглая головка с прямым пробором русых волос, голубыми хитроватыми глазами, чуть вздернутым носом; грудь в окружении покатых мягких плеч и рук; бедра, правильное очертание которых заметно даже под грубым фартуком; полные икры, голенища аккуратных маленьких чесанок тридцать пятого размера сверху надрезаны. Муж Муры погиб, дочь после седьмого класса где-то в городе, приезжает нарядная и бойкая. Мура живет со Степанидой в тракторошкольном крестовом доме. Степанида солидная: высокая, круглая, как бревно, с гордо поднятой головой в химзавивке и маленьком, выцветшем, но еще бордовом беретике с хвостиком на макушке. Лицо ее приятно, может, даже красиво, только губы тонки, а кажется, будто они ушли далеко вперед лица. Зовут ее Степанида Алексеевна, появилась она в Селе после войны, в открытую курит папиросы и работает преподавателем в тракторной школе. Раз в три дня, когда Мура дежурная, Степанида приходит накануне и колет дрова. Воду Мура таскает сама, когда у Степаниды Алексеевны занятия.

Второй прачке, Наталье, дрова приходит колоть муж Леша, привезенный ею из города и уведенный будто бы там от жены и двоих детей. Леша моложе Натальи лет на десять, с большим, неподходяще для деревенского мужика холеным лицом, инвалид второй группы, прихрамывает, успел на войну в самый ее конец. Когда они рядом, заметно, что Наталья старше. Она черноволоса, черноглаза, движется замедленно, словно боится расплескать загадочность красивого по-цыгански лица.

Баня — красно-кирпичное строение, пристрой деревянный, в нем предбанник, то есть раздевалка и сушилка для прачек. Успеть надо до того, как в баню придут мыться курсанты.

Ольга бросает на лавку в предбаннике цинковый таз. Он, будто белыми кренделями, через верх наполнен перекрученным в толстые жгуты после ручной отжимки бельем. Таких тазов в Черной Избе у нее еще два. Она распахивает обитые жестью двери сушилки — глухой раскаленной камеры три на полтора метра и два в высоту, разбрасывает по ее кирпичному возле стен полу сырые чураки. Чураки шипят. Между ними — чугунная, красная от жара плита. Навесив на плечи белья, отчего голову ее опять не видно, Ольга враскорячку скачет по чуракам, растряхивает белье, развешивает на проволочные крючья. После трех заходов сушилка полна. Двери затворяются накрепко.

Без передыха, не одевшись, она бежит на мороз, приносит из Черной Избы второй таз, потом третий. Падает на лавку в предбаннике. От сушилки тянет паленым, потолок низкий, воздух сухой и каленый. Ольга вскакивает, кидается к сушилке, прыгает, по чуракам, проверяет, просохло ли белье, не запалилось ли. Нет.

— Когда это наказанье кончится, — входит с улицы, ворчит банщица Поля, — только прибралася.

— Я сейчас, Поля, сейчас. — Ольга опрометью с лавки, хватает вехоть, подтереть следы от чесанок.

Поля тоже военная вдова, сын в городе, сама чистоплотница, пол в предбаннике выскоблен дожелта.

Охнув, бросив вехоть посреди предбанника, распахнув сушилку, Ольга выбрасывает ломкое горячее белье, за ним из сушилки знойный суховей, пахнет осиной. Наскоро дотерев пол, сложив белье по стопкам, она выглядывает в маленькое мутное окошко: в улице сине, но ясно, скачет по-над крышами дым из труб, младшего девятилетнего сына не видать. Ольга спрыгивает в яму под сушилкой, подбрасывает в каменку еще три чурака.

— А давай и поедим, — выбравшись из ямы, слышит голос Муры, — до ночи сегодня не управлюсь. — Мура сидит с банщицей за голым столом в две доски, вытаскивает из сумки еду.