Александр Ушаров - Мясо

— В общем, так, Артур, — сказал Дымов, поднимаясь с колен. — Похоже на аппендицит. Приедем, надо будет Сармашу сказать, пусть его назад отвезут. А с нами кто-нибудь со старого караула останется; не думаю, что они на семнадцатом очень устали…

— Ну да, — согласился Артур. — Разве что с похмелья маются…

— А у меня, это, прошло всё, — Юращенко вскочил на ноги и застёгивал штаны. — Во, точно, я в туалете давно не был…

— Ну, Айболит, говорил я тебе, — злорадно усмехнулся Артур.

Дымов, взглянув на Юращенко, укоризненно покачал головой.

Они ехали мимо поседевших перелесков, мимо пятнистых яблочных рощиц, мимо деревень и пустых полей, и всё белее становилось вокруг, всё чище, всё пустыннее…

Снег залетал в кузов плотными прядками, ложась на дерево, не таял, покрывая пол у заднего борта мягким белым ковром.

— Где-то здесь мы во время учебки яблоки собирали, — сказал Артур. — В конце прошлой осени. Я таких никогда прежде не ел. Сердцевина у них твёрдая и прозрачная, на вкус как груша… Говорят, это они после первого мороза такими становятся. Особый зимний сорт…

— А я как-то иду домой, — встрепенулся в углу Юращенко. — Подхожу к подъезду, значит, смотрю — рефрижератор здоровенный перед подъездом стоит. Мак супер лайнер. А рядом отец, значит. Из поездки вернулся. Полюбуйся, говорит, сынок, чего я тебе привёз. Замок отомкнул, двери открывает, а там!.. А там черешня россыпью до потолка! И на каждой ягодке наклейка — «Марокко»…

— Симулянтам слова не давали, — шикнул на него Артур.

— Никакой я не симулянт, — обиделся Юращенко. — Поболело и прошло, бывает же такое…

— У кого бывает, а у тебя только такое и бывает. Особенно когда уголь грузить или в наряд по столовой.

Юращенко насупился, втянув голову в плечи.

— Ехать бы так и ехать, — задумчиво проговорил Артур, глядя в белую муть за бортом.

Дымов удивлённо посмотрел на него.

— Чего? — смущённо улыбнулся Артур.

— Ничего. Странно звучат в твоём голосе романтические нотки.

— Ничего странного. Я, между прочим, романтик. И ещё какой. Все мамины украшения девчонкам передарил…

Дымов засмеялся. Потом спросил:

— А мама что же?

— Ничего. Она у меня привыкшая. Как отца осудят, так всё ценное из дома и забирают. Барахло дома не задерживалось. Они хоть и не расписаны были, но вещи-то все ворованные…

— И ты так же хотел? — спросил Дымов.

— Хотел, — согласился Артур. — Ты моего отца не видел. Когда он в дом входил, все замолкали и съёживались. Худой, как скелет, а какая силища!..

— Ну и что?! Ради чего?! Таким бы города строить, людей в бой вести, а он?!

— Серёг, давай-ка без морализма, — неожиданно жёстко сказал Артур. — Отца не трогай. Он у меня — больное место…

— И всё-таки не твоё это. Ты другой…

— А какой я?! Ну, ёб твою, какой я?! Вот сейчас едем, болтаем — хорошо. Приедем, водки попьём, поросёнком молочным закусим — хорошо. Этот вот клоун, — Артур ткнул пальцем в сторону Юращенко, — цирк устроит, посмеёмся — хорошо. А что потом? Когда вернёмся? А?! То-то, бля! Как Алиев под Ускова стелиться, что ли?! Да?! Или жопу рвать за лычки?! Говорить, бля, все умеют…

— А ты сердце своё слушай, — голос Дымова был спокоен.

— Да как его слушать, ты, умник! Стетоскопом, что ли!

— Мы мальчишками в морг при университетской клинике бегали. Очень интересовала смерть, знаешь ли, в определённый период нашей жизни. Заглядывали в окна. Убегали с визгом. Рассказывали байки в школе. Про трупы, двигающие конечностями, и прочую чепуху. Мальчишки даже играли в футбол найденным на университетской помойке черепом. Истлевшим, обтянутым сморщенной кожей. Этим их интерес ограничился. Они ушли и никогда не возвращались. Просто стали старше. Это стало для них, знаешь, как прочерченная на дверном косяке риска, что ли. А я вернулся…

Неподалёку от нового, затянутого кафелем, находился старый морг для безродных. В мрачных и сырых его подвалах, на потемневших досках и полатях стояли гробы с втиснутыми в них кое-как человеческими остатками. Там, в этом странном месте, в этой обители покоя и скорби, я впервые понял, кто я есть. Знаешь, мне пришлось даже страх перед товарищами разыгрывать… В этом возрасте ещё стесняешься своих особенностей… Знаешь, если честно, единственное чувство, которое я испытывал там, внизу, было настойчивое, даже несколько болезненное любопытство. Помнится, я долго не мог уйти, всё ходил между едва различимыми во тьме гробами, вдыхая запах тлена и ещё чего-то, едва уловимого и таинственного… Это состояние было сродни эйфории. У меня кружилась голова и звенело в ушах… Ты когда-нибудь испытывал такое?