Геннадий Головин - Чужая сторона

Чашкина вдруг ознобом изумления окатило. Половина десятого всего лишь! Всего лишь полдня прошло (а ему казалось, что месяц) с — той минуты, как Антонида будила его: «Телеграмма!» Всего ничего прошло, а он в каком-то неведомом городе Н., на темном перроне, ждет ташкентский поезд, чтобы сесть зайцем…

Третий из их компании — сосед называл его Виктор — слегка пьяноватый и оттого оживленный, страшно деятельный, все время куда-то убегал, что-то разузнавал, прибегал, оживленно что-то рассказывал. Чашкин, однако, мало слышал: его дико клонило в сон. Он давно бы уже заснул, если бы не голодная тоска в животе. «Последний раз я ел сегодня утром, — вспомнил он, — да ведь и не поел толком!»

И когда он вспомнил об этом, вой в желудке стал совсем уж истошным.

Его замутило. Он успел отбежать в сторону и вырвал слякотной, дурно пахнущей слизью.

— Час от часу не легче! — недовольно сказал начальник-сосед, когда Чашкин с заплаканным лицом вернулся к скамейке.

— С утра ни крошки не ел…

— Не тушуйся! Дай только в поезд сесть. Мы с Виктором кой-чего припасли… — И вдруг грязно выругался: — Смотри!

На перрон один за другим вываливались парные патрули, расходились вдоль путей, вставали, как нетрудно было догадаться, там, где будет посадка в вагоны.

— Виктор! Посмотри, что они творят! — вскричал начальник своему приятелю, будто именно он и пригнал сюда милицию.

— Без паники! — заорал в ответ Виктор. — Последние три вагона наши! Точно! У них с начальником каждого поезда договоренка: последние три вагона не трогать! Сядем! По двадцатке!

Стали доставать деньги. Чашкин извлек свой заветный четвертной. Сдачи ни у кого не оказалось.

— Ладно! — пренебрежительно сказал начальник. — В Москве рассчитаемся.

Виктор оказался прав. Возле трех последних вагонов милиции вовсе не было.

Толпа штурмовала проводников. Проводники брали деньги и, как билеты, совали в кармашки планшетов, называя номер места.

Наконец и они ворвались в вагон.

— Шестое, седьмое, восьмое! — ликующе орал Виктор. — Забраться и затаиться!

Чашкин ездил в поезде последний раз лет пятнадцать назад. Но даже и ему показалось, что вагон этот подцепили где-нибудь на кладбище металлолома. Пластик на стенах был яростно ободран. Сквозь стекла ничего нельзя было разглядеть: настолько они грязны и закопчены были. Обрывки бумаги, консервные банки, бутылки, всякая прочая дрянь валялись в коридоре, вспученный линолеум которого напоминал волны. На потолке зияли ржавые разводы протечек.

— Ух ты! — мимоходом восхитился Виктор. — Чудо развитого социализма! — И стал рвать перекосившуюся дверь купе.

В купе на верхней полке, руки сложив на животе, спал человек в позе покойника. Поезд тронулся.

— Ура! — шепотом крикнул Виктор. Сел на грязный матрац, облегченно вздохнул: — Неужели едем? Едем! Ну, теперь можно и отпраздновать!

Начальник сидел у окна и старался хоть что-то разглядеть за законченным стеклом. Ничего не было видно. Одни только угрюмые медленные тени.

— Какая пакость! — сказал он вдруг с сильным чувством. — Какая все-таки пакость! Ве-ли-кая дер-жа-ва!

Виктор выкладывал на стол свертки. Добыл из-за пазухи бутылку с синей ресторанной печатью.

— Вот за нее-то мы сейчас и выпьем! — оживленно отозвался он. — За великую нашу, за неделимую нашу державушку! Благо и время для этого, и место для этого подходящие! А мы ведь так и не познакомились? — вспомнил он вдруг, взглянув на Чашкина, очарованно сидящего в уголке у двери. — Вас как звать-величать?

— Иван.

— Славное имя! А вот меня — Виктор. А вот того сердитого молодого человека — Иннокентий. Иннокентий, разумеется. Гаврилович…

Он стал открывать бутылку, и тут сосед, спящий на полке, вдруг с мукой в голосе застонал.

— Ого! — одобрительно отозвался Виктор. — Чутье у человека есть! Эй, сосед! — Он потолкал спящего. — Вставай ужинать! — Но тот опять же со стоном, резко отвернулся к стене.

Виктор добыл из кармана ножичек, стал обстоятельно резать колбасу — тоненькими тщательными ломтиками. Чашкин не выдержал глядеть — резко бросился и схватил кусок хлеба, лежащий с краю. Стал быстро-быстро жевать, сладостно перемогая судороги в гортани. Виктор покосился, но ничего не сказал.

Чашкину стало стыдно. От стыда у него даже слезы закипели на глазах. Но не мог он ничего с собой поделать!

— Ну вот! Прошу к столу! — объявил наконец Виктор. — Вам! — Он протянул кружечку Чашкину. — Как гостю!