«У нее красивые ноги, словно на станке выточенные, – шептались бабушки, одобрявшие, кажется, с эстетической точки зрения его выбор, – но все-таки рановато мальчику, может, какая-нибудь патология»… И вправду, это было страдание. Кузя подстерегал Марусины ноги повсюду – на кухне, в прихожей, а особенно под столом. Неистово набрасывался, как невоздержанный пудель. «Нельзя! – пытались втолковать ему. – Так плохо поступать. Чистый срам!» Но он не понимал, чего тут плохого. Лишь «срам» неприятно резал ухо, вызывая из грудного беспамятства нянины же причитания: «опять усрался!»
В конце концов Маруся, не выдержав настойчивых и, главное, бессмысленных ухаживаний, исчезла. Кузе сказали, что она нашла хорошую работу в женском пошивочном ателье.
О, ателье! Манило само звучание слова, в котором слышались зовущие нежные намеки, – казалось, что в сокровенных тихих глубинах среди плотных занавесок поджидают точеные прелести какой-нибудь скифской бабы по имени Маруся.
Все рухнуло, когда ему шили в ателье первый костюм – курточку и короткие штаны на шелковой подкладке. Откуда-то вылез средневековый портной с трясущимися руками, да так исколол булавками, задев, наверное, важные точки, что чувственность разом увяла.
В Кузе надолго поселилось ощущение неловкости, будто подавился костью. Ему все разонравилось, стало неприятным, включая каменную бабу у краеведческого музея. Он не понимал, как мог обнимать этот грубо тесанный камень. Невзлюбил даже свой прекрасный шерстяной костюм. «Вот что срам!» – говорил бабушкам, примеряя курточку и слишком короткие штаны.
Именно они, эти штаны, вскоре стали причиной невротического расстройства, которое преследовало всю жизнь.
В тот день они с бабушкой приехали в гости к родственникам на окраину города. Вдоль улицы стояли деревянные дома и сады за изгородями, а из земли торчал чугунный столбик, вроде пушечки-подростка, с ручкой для добывания воды. То есть следовало нажать на нее, чтобы немедленно хлестанула струя. Это завораживало.
После того как родные подивились, насколько Кузя вырос, поумнел и похорошел – «вылитый Байрон!» – он вырвался из дома к колонке. Однако сколько ни налегал, ручка не поддавалась. Тогда решил навалиться всем телом и оседлал. Штаны на шелковой подкладке очень засучились, и крайняя плоть, внезапно ущемленная поехавшей вниз ручкой, почти обрезалась.
Кузя ревел на всю улицу, а бабушка, вызволяя, причитала: «Срам, срам, срам!» И много уже позже не находила слов для описания, рассказывая лордобайроновскими: «С тех пор он стал неузнаваем, как от печали, он поблек».
Жуткий, конечно, случай, начиная с которого и поминая впоследствии Фрейда, Кузя постоянно искал надежное пристанище хотя бы для малой своей части, для уязвленного органа.
Однажды, лежа на оттоманке, нога на ногу, вылепил из пластилина большой палец ступни. Бабушка сразу схоронила его в особую шкатулочку, изредка доставала полюбоваться, а перед кончиной не забыла напомнить, чтоб положили с нею в гроб.
Трудно сказать, насколько удался Кузе этот палец, но родные, постановив, что быть ему скульптором, отправили в художественную школу. Учились там в основном девочки, и все они – от двоечниц до отличниц – были влюблены в него. Даже забубенное имя звучало дня них вполне мелодично. Не говоря уж о громкой фамилии – Бубен.
Впрочем, сам он, угнетенный детским неврозом, не подозревал об этом – до поры до времени. Как-то посреди восьмого класса хорошистка Женя пригласила в Большой театр на оперу «Евгений Онегин». В антракте, будто взрослая дама, она поругивала певцов, декорации и самого композитора, отчего здорово выросла в глазах Кузи.
На улице, как во время дуэли, была холодная, снежная зима. Они долго катались в метро по кольцу, не разнимая ладоней, которые так вспотели, что почти расплавились, превратившись в один восковой комок. Женя, называя его ласково Бубликом, говорила, что совсем не стесняется и не робеет. Мол, Кузя живо напоминает ей братца: «Он умер, когда я еще не родилась». Но в голосе ее слышалась хрипловатая с надрывом придушенность, словно у Татьяны Лариной, когда та пела о верности на век.
Наконец они вышли из устремленного в депо поезда. На станции ни души, и странное ощущение в ветреном красномраморном зале, будто все здесь сейчас позволено и возможно. На эскалаторе Женя огляделась и вдруг присела. Откидываясь на зубастые ступени, потянула его за руку.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу