Маргарита Симоньян - В Москву!

Лиана слушала телефон минуты две с очень серьезным лицом и потом резко закричала в трубку:

— Ты, знаешь, ты иди этим девочкам скажи, что, если они хотят уйти оттуда своими ногами и вперед смотреть обоими глазами, пусть уебывают прямо сейчас, пока я их сама не выперла. Пусть в другом кафе каком-нибудь ляжками трусят, а не там, где мой муж с друзьями нормально отдыхают. Скажи, если я их еще раз увижу, я их так потеряю в Веселом, что их трупы до следующего сезона не найдут. Выгони их на хуй, Кристинка, по-братски. Ты же хозяйка. Если спросят почему, скажи — я так сказала… Ну вот, — продолжала Лиана, положив трубку, — он недоразвитый, и она приперла ему невесту, даже свадьбу сделала. Дубасит их обоих веником, как детей. Еще муж у нее повесился, у Элы, и дочка старшая в городе живет, тоже непутевая — не то слово. Вообще у Элы не судьба, а жопа полная. Это все, говорят, от того, что она много очень делает. Она же не только хорошее делает. Она и на смерть делает, когда просят. Так что Бог ее так наказывает. Ой, остановись, давай бабку подвезем, — завизжала Лиана.

Джип медленно сползал по гравийке мимо недостроенных развалюх, огромных грязных свиней, запущенных детей и собак, огородов с яблонями и подсолнухами, с распертой на сухих ветках фасолью, с кукурузой и облезлыми пальмами, посаженными просто для красоты, поскольку ничего на этих пальмах никогда не созревало.

Из хибары, нашлепнутой на бетонные балки прямо над обрывом, вышла женщина, навьюченная пакетами с огромными розовыми помидорами. Увидев джип, она остановилась и теперь в упор смотрела на Алину, вытянув руку: дескать, подбросьте до трассы.

— Алин, ты чего, давай бабку, говорю, подвезем, жалко же! Ей ведь тоже вниз. Да тише, ты куда, ты чуть ногу ей не отдавила!

Алина молча смотрела вперед, вцепившись побелевшими пальцами в руль. Ничего из Лианиного рассказа она не слышала.

Под колесами хрустел гравий. На вершине горы, за Эльвириной калиткой, уже сидела следующая клиентка, и слышался уверенный бас: «Ты сама не гадаешь? А ты попробуй. У тебя душа пророческая. Есть у тебя одна, подруга не подруга, так, знакомая. Беленькая такая, худенькая. Ты ей душу не открывай, не надо. Сделать она ничего не сделает, но душа у нее гнилая, нечестивая душа».

По дорожкам совхоза «Южные Вежды», мимо цветных олеандров с ядовитым соком и разбитых террас с колоннами сталинской курортной архитектуры, шли трое. Один был седой, в советской короткой рубашке и с галстуком, другой — молодой, чернявый и ушлый, каких на побережье миллион. А третий был в белых брюках. Золотые платаны, как кариатиды, держали на пышных плечах ярко-синее небо. Как роскошные голые белые женщины в креслах, развалились на листьях бутоны магнолий. Пахло розами. Олеандры шуршали. У входа в парк висело подробное объявление:

«Граждане, обращаем ваше внимание на то, что понятия «местный» в законе о правах потребителя не существует. Поэтому на том основании, что вы местный, вам в магазинах не выдают бесплатно товар. Наш парк является дендрологическим парком. Во всем мире вход в такие парки платный. Бесплатными бывают муниципальные парки, а здесь парк дендрологический.

С уважением к Вам, местным, администрация».

— Пишут на меня все время в горком и пишут! Что я не разрешаю никому бесплатно ходить, — рассказывал мужчина в советской рубашке мужчине в белых брюках. — А на каком основании я должен разрешать, если у меня дендрологический парк? Они мне говорят: «Я в этом парке родился!» А я им говорю: «На территории парка никогда не было роддома». Это был главный агроном совхоза. Он работал здесь со школы, когда еще главным агрономом был его отец. После того как месяц назад странно погиб директор совхоза, сам совхоз обанкротили и купили какие-то люди, главный агроном пребывал в изнурительном недоумении. Новая жизнь была не для него. Он по-прежнему приходил на работу ровно в восемь, а уходил ровно в пять, обедал ровно в двенадцать тридцать, мэрию называл горкомом и не понимал, что он делает не так и почему все так плохо. Агроному казалось, что ответы на все вопросы обязательно должен знать мужчина в белых брюках. Перед ним агроном, как мог, лебезил, стараясь при этом слегка сохранить достоинство человека, умеющего отличить магнолию Делавейя от магнолии вечнозеленой.