Наталья Нечаева - Скинхед

— А вы откуда знаете? — удивляется Ваня.

— Так ты нам тут в бреду всю свою жизнь уж раз десять рассказал! Ведь не убивал, Ванюш? — Клара Марковна смотрит на него с надеждой, будто точно знает его ответ.

— Нет, — шмыгает вдруг замокревшим носом Ваня. — Когда я подошел, девочка уже… А этого… ну, отца ее еще били.

— Ты-то не бил?

— Я — нет. Не успел.

— А если б успел? — Докторша снова смотрит на него испытывающе и очень по-доброму.

Кто так на него смотрел? Бабушка? Ну да, когда он чего-нибудь бедокурил и не хотел признаваться.

Под этим взглядом Ване совсем неохота быть суперменом, наоборот, охота стать маленьким, чтоб Клара Марковна, как мама, взяла на ручки и побаюкала. И поцеловала бы, и сказала бы что-то типа: все хорошо, не бойся, маленький, я с тобой! У Вани начинает щипать в глазах, и он вдруг понимает, что Кларе Марковне совершенно невозможно соврать, как бабушке.

— Если б успел, — слова выталкиваются медленно, будто прирастают к языку, — если б успел — ударил! Потому что он, он… я его узнал. Понимаете? — Ване страшно хочется все объяснить. И про Бимку, и про Катюшку, и про этого лысого урода, из-за которого… — Это он мою собаку об угол! И Катюшка потом неделю говорить не могла, будто немая сделалась!

Клара Марковна смотрит на него участливо и жалостливо.

— А ты хоть раз человека ударить пробовал?

— Тысячу раз на тренировках и на соревнованиях.

— Да нет, не в спорте, по-настоящему, когда убить хочешь?

— Нет, — Ваня отрицательно возит головой по подушке.

— Ты думаешь, это просто — убить человека?

— Он не человек, — бормочет Ваня, — он — чурка.

— Чурка? Что за зверь такой?

— Ну, кавказец он, не наш, не русский.

— А тебе чем кавказцы не угодили? Мы, между прочим, с тобой сейчас разговоры разговариваем только потому, что кавказец, чурка, как ты говоришь, свою кровь тебе отдал. Выходит, ты теперь с грузином… или кто там у нас Миша — абхаз? Вы теперь — кровные братья.

Ваня молчит. Он плохо понимает, что такое говорит эта докторша, так похожая на его бабушку. Абхаз — его брат?

— Повезло тебе, Ванюш. — Клара Марковна опять гладит его по голове, как маленького. — Группа крови у тебя редчайшая, четвертая. Еще и резус отрицательный. Знаешь, что это такое?

— Нет, — шепчет Ваня.

— Ну и ладно. Сколько на земле народу живет? Миллиарды, да? А такая кровь, как у тебя, всего у полутора миллионов. Понимаешь теперь, какой ты у нас исключительный? Ученые говорят, что у Иисуса Христа такая кровь была. По Туринской плащанице определили. Слышал про плащаницу?

Ваня снова отрицательно качает головой.

— Выздоровеешь — обязательно прочитай. Интересно же! Так что в рубашке ты, Ванюша, родился. На станции переливания такой крови нет, у нас — тоже. Все больницы обзвонили — пусто! А тут наш Мишенька. Говорит, берите у меня! У него тоже четверка отрицательная. Сам недавно оклемался — язва, месяц назад чуть не помер от кровотечения, куда еще кровь давать? Так упрямый, ужас! Берите, говорит, и все. Парнишку спасать надо.

— Какого парнишку?

— Тебя, кого ж еще? — смеется Клара Марковна. — А ты говоришь — чурка! По нутру человека определять надо, а не по ушам-носам! Вот я, по-твоему, кто? — внимательно смотрит на Ваню докторша. — Ну, по национальности? Угадаешь?

— Вы на бабушку мою очень похожи, русская, наверно. Только у вас нос большой.

Ваня смущается. Стыдно признаться, но внешне он так и не научился отличать своих от чужих. Разве что кавказцев. Но их за версту видно. С узбеками тоже все понятно, с корейцами. А вот с другими… У докторши — синие глаза, доброе морщинистое лицо, мягкие вислые губы. Второй подбородок с коричневой бородавкой. Таких теток он каждый день по сто штук на улицах видит!

— Русская, говоришь? А вот и нет!

Ваня холодеет, и мурашки колкой толпой бегут вниз по позвоночнику. Неужели она… как там Костыль говорил? Какие приметы у жидов? Черноволосые. Кареглазые. Кудрявые… Нет, не подходит…

— Да не мучайся! — Клара Марковна смеется. — Я — немка. Наша, правда, из Поволжья. Но — немка. Знаешь немецкий? Хочешь, поговорим?

— Нет, — счастливо улыбается Ваня, — я английский учил. А по-немецки только «Хенде хох» знаю, ну и еще «Хайль, Гитлер!».

— Богато, — непонятно, одобрительно или наоборот ухмыляется докторица. — Как, доверяешь мне себя лечить?

Ваня кивает.

— А Машеньке? Ну, медсестричке своей?

Ваня вспоминает милое лицо в ямочках, смущенную улыбку, прохладные нежные руки и снова кивает.