Наталья Нечаева - Скинхед

Так он уговаривал себя, отлеживаясь на диване, пока раскаленный пузырь в груди не перестал колготиться и не затих. Так он убеждал себя, качаясь в метро, так определился, подходя к прокуратуре. А на ступеньках к нему метнулась эта дура-баба…

— Петр Максимович, я вас с семи утра дожидаюсь.

— Чего с семи? — пробурчал он. — Рабочий день с девяти.

— Про Ванечку хочу узнать. Адвокат сказал, суд перенесли. Я посоветоваться хотела, может, мне сходить к кому, попросить…

— О чем? — раздраженно осведомился следователь. Отвел женщину в сторонку — чего торчать в проходе, вызывая ненужное любопытство коллег? — Поздно ходить, поздно просить, да и без толку. Теперь все зависит от вашего сына. Раскается на суде, признается в содеянном — возможно, срок не будет максимальным.

— Как же… Но ведь он… — И вдруг побледнела, разом, до землистости, схватила Зорькина за рукав. — Вот он! Смотрите!

— Кто? — высвобождая руку из истеричного захвата, автоматически обернулся Петр Максимович в направлении сумасшедшего взгляда собеседницы.

— Путятя! Главарь! Вон он к вам в прокуратуру заходит. Арестуйте его! Он Ванечке приказал вообще на суде молчать! Пообещал, что освободят его, если ничего не скажет.

— Какой Путятя? Вы в своем уме? — Зорькин наконец сбросил с себя руку полоумной, наблюдая, как по ступенькам пружинистым легким скоком поднимается крепкий молодой мужчина с коротким ежиком, уверенный и спокойный, внешне очень похожий на всех оперативников, вместе взятых. «Своих» следователь Зорькин на раз вычленял в любой толпе. А тут и толпыто не было. Две девчонки из канцелярии, докуривающие сигареты у колонны, да этот — стриженный.

— Мне его вчера Аллочка показала, девушка Ванечкина. Они у Вани в камере встречались.

— Что? — оторопел Зорькин. — Вы что мне тут… В какой камере? Кто разрешил? Что вы несете?! К Баязитову без моего ведома муха не пролетит!

— Обозналась, выходит, — сникла Валентина. — Или Аллочка чего напутала…

— Слушайте больше всяких аллочек, — зло рыкнул следователь. — До свиданья, мне пора.

— Петр Максимович…

— И нечего ко мне ходить! За сына раньше надо было беспокоиться! — Он развернулся и пошел, оставив растерянную женщину в одиночестве. И уже ухватился рукой за тяжелую полированную ручку, как услыхал сзади быстрый топот и тяжелое дыхание.

— Пер Максимыч! — Валентина снова ухватилась за его рукав, не давая открыть дверь. — Я не обозналась! Вон его машина стоит, серая! Я вчера номер запомнила! 423 ЛИС!

— Да отвяжись ты уже! — рассвирепел Зорькин. — Сейчас охрану позову!

Захлопнул перед носом женщины тяжелую дверь, вошел в вестибюль. Отсалютовал знакомому прапорщику картой-пропуском, подошел к лифту и вдруг, развернувшись, снова потопал к вахте. Зачем? Какой черт понес его в обратную сторону?

— Слышь, Виталик, сейчас парень входил, крепкий такой. Стриженный. Наш?

— Не, — качнул головой дежурный. — Не наш. Но пропуск постоянный. Может, мент, может, фээсбэшник.

— Часто заходит?

— Без понятия, Максимыч, — развел руками прапорщик. — Сам знаешь, сколько сюда народу шляется. А что?

— Обратно идти будет, глянь документы. Фамилию мне срисуй. Ну и ведомство тоже. Лады?

— Сделаем, Петр Максимыч, — кивнул Виталик. — Для своих не жалко.

Зорькин тоскливо ворошил принесенные из дому документы, вытащил из отдельной голубой папочки три своих листочка, разложил на столе.

Что с ним такое творится? Твердо ведь решил — наплевать и забыть. И вдруг ляпнул Митрофанову про новые обстоятельства. Кто за язык тянул? Теперь вот ждет звонка от дежурного. Зачем? Что ему до этого неизвестного парня? Как назвала его эта придурочная мамаша? Путятя? Главарь скинов? Тьфу! Какое повышение? На пенсию надо, на пенсию! Все! В башке круговерть, ведет себя как малолетняя институтка, думает одно, говорит другое, делает третье. Куда годится?

— Сейчас уничтожу все к чертовой матери! — неизвестно кому пригрозил Зорькин, встряхивая бумаги. Зло скомкал серые листочки с итогом двухнедельных бессонных ночей, сбросил все в пакет и решительно направился в канцелярию, где стоял хитрый аппарат.

Телефонный звонок догнал его уже за дверью. И снова Петр Максимыч сделал совсем не то, что хотел, — вернулся.

— Максимыч, — возник в трубке дежурный. — Записывай: капитан Трефилов. ФСБ.

Да, переменилось все за эти годы просто кардинально! Щегольские магазины, кафешки, рестораны… Огни, гирлянды, елка на площади, елочки в витринах и окнах. Красиво.