Сергей Алексеев - Чудские копи

– Ты руками пощупай да скажи, из чего личина?

– Да я и так зрю – красной меди. Может, толику серебра добавлено в узорочье...

Купец безделицу взял и подал ушкуйнику:

– Какова медь?

Опрята чувства свои сдержал, но прикинул – увесистая, и работы тонкой: кажется, просвечивается, да не вязанная из проволоки, не тканая – из жести чеканена, по краям, ровно песком, посыпана золотой сканью. И выражение на личине забавное, радостное...

– Червонного золота личина-то, боярин, – с удовольствием вымолвил Анисий и поспешил отнять. – Слыхал?

– Ну, слыхал...

– Персы за всякую вещицу, из него сотворенную, дают пять весов свычного, желтого. А серебра отваливают безмерно.

Подивить чем-либо или, тем паче, вызвать алчность у Опряты было трудно: душа ушкуйника, искушенная путями, опасностью и всегдашней близостью смерти, становилась, как и его намозоленная ладонь, твердой и тягучей, словно роговая кость.

– И где же оно водится, червонное? – без любопытства спросил он. – Уж не на Томи ли реке?

Баловень личину завязал, подальше за пазуху убрал и локтем еще прижал, дабы чуять, что на месте.

– Оно там под ногами валяется, ровно щепки у нас.

– Слыхал я всяческие байки про края золотые... Да ни одной не верю.

– А это видал? – похлопал по своему боку. – Оттуда, из стороны Тартар, сия вещица ко мне в руки попала. И засапожник, коим ты, боярин, ныне владеешь.

Должно быть, купец ждал, что воевода возликует, однако тот, повидавший на своем, хоть и не длинном, веку засапожников немало, в том числе и ребрами своими, располосованными в схватке, вымолвил сдержанно:

– Благодарствую, Анисий, за столь щедрый дар... Неужто за Рапеями ходят в золотых личинах?

– Там в золотых сапогах ходят!

– Сказывают, и в валяных студено. – засмеялся Опрята.

– Живет там один чудный народец в горах, – продолжал однако же без всякого разочарования Анисий. – Дикий, безмудрый, идолам поганым молится и обитает по пещерам зверинным образом. Оттого в шерсти весь, ровно медведи, одежд летом вовсе не носят. Зимой же в шкуры наряжаются. Кто мужского, кто женского полу, не узреть, и только лица чистые, но черные. Ему, народцу сему, одна душа на всех дадена, а может, и вовсе забыты они богом. И посему у них в глазах бельма, свету не видят и прозываются чудь белоглазая. Промышляет сия чудь ловом да скот держит, земли мало пашет...

– Зрел я чудь за Волоком, – скучая, перебил его воевода. – Небылицы ты плетешь, Анисий. С виду они люди как люди и весьма доброй души, незлобливые. И грабить-то их грех, сами все отдают... Только глаза у них совсем светлые, оттого и говорят – белоглазые...

Купец ухмыльнулся загадочно:

– Заволочская чудь тартарской не ровня. Хотя сказывают, одного корня они... В Тартаре за Рапейскими горами истинная живет, стародавняя, от сотворения мира. Земли она мало пашет, говорю, однако в горах великие норы копает, добывает руду всяческую, и более золото да серебро. Но цену ему вовсе не знает! В печах плавит и кует потом прикрасы женские, сосуды малые и великие, чаши, кубки и прочую обиходную утварь. Горшки у чуди, что в печь ставят, и те серебряные! А при сем, сказывают, живет скудно!

– Ох, обманывают тебя, Баловень! – не сдержал смеха Опрята. – Не бывает так, чтоб с серебра-золота ели, а есть нечего. Заманивают тебя в Тартар сокровищами несметными! И дурень будет тот, кто послушает да пойдет.

– Напрасно ты не веришь мне, боярин, – с обидой вымолвил Анисий. – Верный человек сказывал, нашего ушкуйного братства.

– Где же он зрел-то сию чудь?

– За Рапеями, в Тартарской земле. И личину сию мне привез, и засапожник, и еще кое-какие прикрасы червонного золота...

– Вот и снаряди его обратно в Тартар! Пускай добывает тебе сии богатства.

– Не послать его, брат Опрята...

– Отчего же?

– Стар больно, да и ослеп. – Глаз его, пристальный да неверный, выдавал, что хитрит купец. – Ушкуйник сей к ордынецам попал, потому и спасся, не сгинул.

– У ордынцев спасся?

– А что? Там, где побывал, ордынский полон раем покажется. Ведь он же из-под воли чародеев вырвался. Где довлела над ним сила поганая. У ордынцев несколько лет в земляной яме просидел, все клады свои берег, не выдавал. Чудь белоглазую-то он изрядно пограбил, а добычу схоронил в земле, в затаенных местах. Но почуял, смерть близка, откупился от хана, да уговорил его, чтоб умирать на родную землю привезли. И уж тут им отдал последний свой клад.

– Не верю я, Анисий, ни единому слову...

– Ну, добро, боярин! Покажу я тебе сего ушкуйника. Он при моем дворе дни свои последние доживает. Сам послушаешь.