Сергей Алексеев - Чудские копи

Купец и сие предусмотрел:

– Ежели не сыщешь добра в сих курганах поганых, либо мало возьмешь, ступай в верховья Томи-реки. Там чудины копи свои роют в горах, золото и серебро добывают и в тех же копях живут. Там всяческую домашнюю утварь делают, прикрасы для своих чудинок. А более заботятся, чтоб покойников своих в последний путь нарядить: личины чеканят, сапоги тачают и посохи льют. Дикие они, а посему про сиюминутную жизнь мыслей не тешат, а готовятся к вечной, когда из могил откопаются и выйдут, чтоб где-то в одном месте всем народом собраться. И потому ни золоту, ни серебру цены не ведают! Оно у них чародейству служит.

Опрята только хотел спросить, как же супротив нечистой силы стоять, но Анисий упредил:

– Феофил их колдовские чары оборет крестом животворящим да молитвами. Кроме чародейской силы, чудь иной не имеет, воевать не способна, поскольку нрава покладистого и робкого. Жены у них над мужьями стоят и землей всей правят. И посему ты их становищ не зори и самих до смерти не бей, чтоб не убежали в иные края и не скрылись. Страху лютого наведи, возьми утварь драгоценную и ступай себе. Минет срок, белоглазые вновь обзаведутся имуществом, а ты снова к ним в гости придешь...

Не хотел Опрята идти встречь солнцу далее Вятки-реки, да пошел, ибо пути иного уж не было, а удержу и тем паче. Посланец Анисия, монах Феофил, а в миру так Первушка Скорняк, отличался от ушкуйников разве что облачением черным, да заместо наручей и булавы, железный крест за опояской носил, со всех концов заостренный, тяжелый, дабы при случае, коль супостат божеской силы не убоится, замахнуть его можно было, поганого.

Но прежде чем договор с Анисием учинить, воевода повидал ушкуйника, что от чуди живым вырвался. И впрямь стар был сей человек, немощен да и разумом слаб: имя свое запамятовал, который ныне год от сотворения мира, забыл и утверждал, будто ходил он за Рапеи в ватаге Соловья Булавы, о коем старые бабки своим внукам сказы сказывали да колыбельные пели. Опрята и сам в ребячьем возрасте слушал сии былины, да только не было в них ни слова, что Булава за Рапеи, в Тартар ходил и там чудь зорил. Говорилось, будто прошел он все реки, и тоскливо ему стало, возгордился и вздумал пойти на самый конец света, так чуть ли не до смерти все ходил, пока ватага не взбунтовалась и суд над ним не учинила. Казнили Булаву, и вот тогда он и узрел то, что искал. А свет-то, пока человек жив, бескрайний...

Никто толком и не помнил, когда жил Соловей, но очень уж давно, и верно, в голове слепого ушкуйника помешалось все, и явь, и были. И что ясно помнил он доныне, то места, где его давние клады зарыты. В доказательство назвал одно, близ Новгорода, на Волхове. Воевода с купцом в тот же час поехали туда, дождались нужного утреннего часа, когда длинная тень от приметного камня падет на землю, отмеряли, куда она указывала положенных четыре сажени, и откопали медный котел с серебром, в коем на самом деле вкупе с утварью оказались и монеты старых варяжских князей. Но ведь они и до сей поры цену и хождение имели и, бывало, попадали в ушкуйские руки.

А второе заветное место ушкуйник назвал на Томиреке, дескать, как придешь туда, чтоб сомнений не было, прежде откопай клад и себе возьми. Мне-то уж более ничего не потребно...

Поделили они клад с Баловнем, что на Волхове нашли, ударили по рукам, и отправился Опрята на Вятку-реку, путем знакомым и скорым.

На Вятке же воевода ушкуйников строгий спрос с хлыновских учинил и потребовал не мягкой рухлядью убыток восполнить, и даже не серебром, а взял под свою руку две сотни их разбойных людей, что свычны были не на реках купцов грабить, а на дорогах да волоках. Сродника же своего, Веселку, не покарал, но одарил лисьей шапкой ордынской, с парчовым верхом, поскольку сговорился он с ордынцами по его, Опрятиной, воле, дабы выведать, сколько стражи в Сарае останется летом, где их тайные заставы стоят, и кто из приволжских народцев супостата привечает. Много чего узнал верный лазутчик, хоть в сей же час собирайся и ступай на Орду – аж руки чешутся. Но воевода тоже слову верен был и взор свой в сторону Рапейских гор устремил. Однако Веселку к ордынцам послал.

– Оброни ненароком, дескать, слышал разговор Опряты с поручным кругом ушкуйников. Позорить хотят Сарай сим летом. Мол, полчища ордынские в полуночные земли ушли воевать, и ныне далеко. Станы же с малым прикрытием оставлены. Скажи, мол, хвалился я, добро возьму и дочерей ордынских, кои красны лицом и телом. А прочих женок их ватажникам отдам на поругание. Еще скажи, иду я с ватагой числом в полторы тыщи ярых молодцев.