Сергей Алексеев - Чудские копи

Ватажники вспомнили ушкуят Опрятиных, и сразу усмирились, сели на греби и далее в полуденную сторону пошли. А того не ведали, что слава, будь то худая или добрая, в Тартаре всегда впереди летит, и так скоро, словно ветром разносится. Про купца Анисия молва побежала, будто идет он в середину чудских земель не за сокровищами, и не для того, чтобы товарищей своих вызволить из-под власти чародеев, но чтоб исправлять разор, прежними ватагами учиненный. Де-мол, с благими помыслами: молва она на то и молва, что всегда приукрашена бывает, – худая становится еще хуже, добрая добрее.

Такой она и долетела до кипчаков, что не повинились ордынцам. Сосчитали они весь урон, что нанес Опрята со своими ушкуйниками, сколько коней угнали, сколько юрт взяли, кож, шкур выделанных, войлоку – все до последней овцы учли. Однако когда Анисий с малой ватагой оказался в их землях, сразу учета своего не предъявили, а встретили, как человека благородного, с честью, и три дня угощали, кумысом поили, на перины спать укладывали. И тем самым ввели купца в заблуждение великое, а вожатый ему все нашептывает, мол, не обольщайся, не смотри им в глаза. Ведь и прав оказался!

Хан кипчаков обычай свой исполнил, как следует достойных гостей встречать, потом и явил Анисию свой перечень пограбленного Опрятой. Поскольку же кипчаки грамоты не знали, денег не имели, то всяческие долги зарубками отмечали на жердях, коими кровлю в юртах подпирали. Так вот принес он охапку таких жердей и дал купцу.

– Заплатишь, – говорит, – и ступай себе с миром.

Тот пересчитал все памятные зарубки и в ужас пришел неописуемый.

– Не могу я тебе столько лошадей, коров и овец вернуть, – отвечает. – Погоди, доберусь до Томь-реки, возьму там добычу и рассчитаюсь.

Хан и бровью не повел.

– По обычаю нашей земли, – сказал. – Кто не в силах долг возвратить, тот его трудом своим искупить должен и трудом потомков своих. Ватаге твоей о три десяти душах надобно три ста лет трудиться.

Все учел кипчак!

Анисий себе на уме, думает, ладно, не впервой проводить доверчивых туземцев. Пойдем будто бы к ним в услужение, а сами, как снег ляжет да реки встанут, убежим.

– Добро, – согласился он. – Я твой народ торговать научу. Открою многие тайны сего ремесла, которое вам неведомо. И сыщите вы уважение иных племен на три ста лет и более.

– Ведомо ли тебе, что мы делаем с должниками, дабы слово и дело их в согласии были? И у тебя, и у потомков твоих?

– Знаю! – легкомысленно отозвался купец. – Ваши обычаи и ваши клятвы приму и ватаге накажу принять.

Ударили по рукам, и хан стал ушкуйников кумысом потчевать, и так угостил, что повалились они спать.

А кипчаки забили их в шейные и ножные колодки и, когда те пробудились, по своему обычаю, разрезали пятки, подошвы, подушечки пальцев и втерли в раны рубленый конский волос...

Лешуков застал в офисе компании одного только Ремеза. Всегда прямой, высокий и горделивый, он сидел у приставного стола какой-то согнувшийся, с опущенными плечами, словно и в самом деле нес на себе тяжкий груз, мешающий поднять голову. И вот эта его фигура, точнее, ее рисунок, была красноречивее, чем слова: дела были неважнецкие, что-то не срасталось, не вписывалось, не связывалось. Если не сказать прямее, что-то загибалось.

На чекиста он глянул, не распрямляя шеи и продолжая что-то писать.

– Куда вы оба провалились? – спросил недовольно. – Отключили телефоны, сами не звонят... Где Абатуров?

– Я работал в Осинниках, не имею представления, – настороженно проговорил Лешуков. – Он же поехал на Зеленую.

– Да он там место преступления нашел, – почемуто безрадостно сообщил Ремез весть важнейшую. – Орудие убийства и вроде даже труп...

– Что же тогда вы невеселы?

– Надо идти дальше, наращивать темп! Он же четыре часа назад позвонил, пролепетал что-то про кровь, какую-то кислоту и исчез! Это что, командная работа?.. А вы-то куда пропали? Со своими чудесами?

Спецпомощник почувствовал себя подчиненным, и следовало бы поставить Ремеза на место, напомнить, что все они в равном положении, однако встретился с ним взглядом и ощутил тоску, знакомую солдатам-первогодкам, над которым беспросветная командирская пирамида, вершина которой скрывается в тучах.

– Ну что у вас? – наконец-то чуть сдобрился законник. – Тоже кислота?

Дабы не нарушать правил, Лешуков стал просто излагать информацию, добытую в Осинниках. Он умышленно не делал никаких выводов, не выстраивал предполагаемых действий и даже не намекал на них, ибо для него, как человека из плоти и крови, они были чудовищны и вызывали омерзение. Только поэтому он не решился докладывать по телефону: во-первых, не доверял конфиденциальности сотовой связи, во-вторых, опасался, что его истолкуют неверно и он может стать невольным инициатором поступков, мягко говоря, неблаговидных и подлых.