Михаил Идов - Кофемолка

Я не смог уследить и за этим и углубился в воскресные комиксы. Хозяин кота Гарфилда, сонный мямля с покатыми плечами, жаловался на недостаток развлечений. На следующей картинке толстый кот бил его в лицо. От удара расходились веером дрожащие буквы «БЛЯМС». «Это не развлечение». «Ну, — сказал кот, — других идей у меня нет».

В ту ночь я спал особенно плохо. Мне снилось, что Нина переехала жить к Кайлу; во сне дом Кайла находился в подсобке «Дерганого Джо». Чтобы добраться до нее, нужно было пройти через маленькую дверку за прилавком, которая, я каким-то образом знал, вела в логово Кайла, но галдящие посетители не давали мне пройти. Наконец я продрался сквозь толпу, одним прыжком перемахнул через прилавок, оттолкнул баристу и пинком выбил дверь. За ней шел длинный, плохо освещенный коридор. Нина стояла в дальнем конце со скрещенными на груди руками. Я хотел позвать ее, но вовремя понял, что это не моя жена — это ее портрет в человеческий рост, нарисованый Элом Хиршфилдом. [78] Эл Хиршфилд (Al Hirschfield) — знаменитый карикатурист. В каждом его рисунке замаскировано, порой весьма тщательно, имя его дочери Нины; отыскивание этих «Нин» — излюбленный нью-йоркский вид спорта. Точнее, настоящая Нина была заперта внутри портрета. Для того чтобы спасти ее и проснуться, требовалось найти слово «Нина» в пружинистых линиях рисунка. Я изучал заштрихованные тени, ее волосы, ее ресницы, складки ее шали, пока у меня не заслезились глаза, но не смог найти ни единой буквы.

«Будильник» позвонил поздним утром, под конец нашего часа пик. Благодаря «трюфельным гренкам с грюйером» ($11), недавно заменившим в меню «бутерброд с сыром» ($4,50) без каких-либо изменений в рецепте, я положил в кассу около двухсот долларов между девятью и одиннадцатью утра, и мое настроение немного улучшилось. Норико, щебеча, как обычно, явно намеревалась улучшить его еще больше.

— Хорошие новости, — объявила она, — потрясающее размещение в прессе. Мы здесь все в полном восторге. Когда мне Брук вчера сказала, я прям завопила, клянусь! — достоверности ради она повторила вопль для меня, на полной громкости. Я почувствовал треск не то мембраны в телефонной трубке, не то моей собственной барабанной перепонки.

— Так-так, — осторожно сказал я.

— Готовы? — пропищала Норико.

— К хорошим новостям? Да, если честно, я давно готов к хорошим новостям.

— Журнал «Нью-Йорк» отрецензирует «Кольшицкого». Не просто упомянет — посвятит целую колонку. Брук узнала из верных источников.

Хотя в прессе за месяц нашей работы с Брук и Норико не появилось ни одного упоминания о нас, я, кажется, начинал понимать, за что мы платим. Это было подобие психотерапии — сидеть в пустом кафе и слушать брехню Брук о «сезонных кампаниях» и запланированных визитах кинозвезд. Кафе, фигурирующее в этих прихотливых сценариях, не имело ничего общего с нашим, но это-то и было прекрасно. Исчерпав свой собственный энтузиазм, мы платили «Будильнику», чтобы посмотреть на наше кафе чужими горящими глазами: работа Брук состояла не в том, чтобы продвигать «Кольшицкий», а в том, чтобы видеть его — таким, каким виделся он мне и Нине в давние времена, до того как в нашу жизнь вошли клаустрофобия, стокгольмский синдром и «Дерганый Джо».

Это было, безусловно, разновидностью извращения, к тому же довольно распространенной: муж, втайне мечтающий застать жену с загорелым сантехником, жаждет опосредованного подтверждения ее привлекательности. (Ну, или он латентный гей.) Все извращенцы пытаются найти что-то, что они потеряли. Все перверсии — прустианство. Так что новость, что наши деньги идут на что-то, кроме этого убаюкивающего самообмана, — что на горизонте конкретные результаты, — застала меня врасплох.

— Серьезно? Как здорово.

— Не говори! — проорала во все горло Норико.

— Но мы такое небольшое заведение… Ты не знаешь, почему они нас выбрали — чтобы проиллюстрировать какой-то тренд, что ли?

— Я сама еще не поняла. Все, что мне известно, — мы закинули информацию о вас одному журналисту, а он так загорелся, что сам лоббировал редактора. Нам оставалось только в сторонку отойти!

— Ну, слушайте… отлично. Великолепно. Спасибо.

В голове у меня закрутились вопросы один тщеславней другого. Будет ли фотосессия? Разумеется, будет фотосессия. Что мне и Нине надеть? Может, мне вообще в кадр не лезть? Пусть снимут Нину. Ей приятно будет. А что если они захотят снять нас в недокухне? Вымыть стену. К черту, перекрасить. Может, убрать золотого мальчика?