Михаил Идов - Кофемолка

Марку и Нине Шарф не пришлось прибегать к насилию, чтобы открыть кафе «Кольшицкий» в одном из самых колоритных кварталов моднейшего Нижнего Ист-Сайда. Но они смертельно серьезны, когда речь заходит о качестве кофе!

Миссия «Кольшицкого» — напомнить нью-йоркцам, что мировая столица кафе — не Рим и не Париж, а Вена. От меланжа (искусно достигнутого компромисса между капучино и латте) до айншпеннера (скоро узнаете), от торта «добош» до «нуссшниттена» чета Шарф посвящает все свои силы тому, чтобы донести до Вас самый аутентичный венский кофе с того момента, когда сам Георг Франц Кольшицкий поднял первую чашку и выпил за отступление турок.

Не забудем также и выпечку из «Шапокляк», чей бесподобный круассан вполне может быть тем самым, что Один Нобелевский Лауреат упоминает в стихотворении «Одному тирану»:

Текст завершала Нинина фотография, абстрактный этюд булыжной мостовой после дождя (снятый в Братиславе). Мне казалось, что он добавляет пресс-релизу необходимую щепотку интриги. Меня бы такое кафе сразу покорило. Чего стоило одно слово «нуссшниттен»!

Удивительно, но СМИ не спешили реагировать, и мои попытки дозвониться до адресатов тоже мало к чему привели. В альтернативном еженедельнике «Виллидж Войс» пресс-релиз оказался в отделе искусства. «Когда, вы сказали, ваша галерея открывается?» — спросила ассистент второго редактора отдела, самый высокопоставленный голос, до которого мне удалось добраться.

— Это кафе, — пояснил я.

— То есть типа как инсталляция?

«Нью-Йорк», журнал, выполняющий функцию городского Бюро мер и весов, когда речь заходит о самом актуальном районе, коктейле и куске свиньи, [42] В 2007 году: Ист-Вильямсбург, ржаное виски, брюхо. не ответил вообще. «Таймс» устроила мне садистское рондо из заранее записанных сообщений. Грубый британец, поднявший трубку в «Тайм-ауте», назвал меня пидором. Единственным изданием, которое я сумел вовлечь в диалог, стал русский эмигрантский ежедневник «Новое русское слово», работникам которого, по-моему, было лестно получить настоящий пресс-релиз. Очаровательная на слух женщина перезвонила мне, чтобы спросить, не хочу ли я написать статью про «Кольшицкий» сам и будет ли четыреста долларов за полстраницы приемлемой компенсацией.

— С удовольствием, — ответил я, приятно изумленный. — Мой русский немного хромает, но… это, если честно, больше, чем я получаю в «Киркусе».

— Вы не получаете насинг, — сказала очаровательная женщина после очаровательной паузы. — Четыреста долларов с вас. Это вам о'кей? За половину страницы? — Ее «половину» располовинило лишнее «л», превратив half в халву. Я бросил трубку. Всю эту затею явно стоило оставить профессионалам. Но нанимать пиар-агентство все равно казалось непростительным роскошеством.

Что еще можно было сделать? Вульгарные жесты вроде рекламной растяжки через Фуллертон-стрит или раздающей рекламки на углу Рады оставались неприемлемы. Кроме того, Нина и я слегка расходились в мнениях, как широко афишировать наше открытие. Я хотел ограничиться приглашением нескольких друзей — в идеале воссоздав тот судьбоносный ноябрьский ужин — и открыть двери простолюдинам, когда вечеринка достигнет разгара. Нина лелеяла более затейливую идею — пригласить в гости всех владельцев соседних заведений, от меховщиков до массажисток, и передружиться с ними одним махом.

— Как-то заискивающе получается с нашей стороны, нет? — спросил я. — Соседи нас и так найдут.

— Хорошо. — Нина перетасовала стопку матовых приглашений, каждое размером с визитную карточку. На одной стороне было напечатано выпуклым шрифтом готическое «К», на другой — вся необходимая информация в одну строчку. — Кого тогда еще пригласить?

— Ки? — осторожно ступил я на мартовский лед.

— Еще чего, — ответила Нина. — Во-первых, не приедет. Во-вторых, боже упаси, если она увидит меня за прилавком. Я ей сказала, что мы вложились в проект одного твоего друга как «молчаливые инвесторы».

— Ха. А какого друга?

В ответ Нина прикусила губу, изображая раскаяние.

— О нет, — сказал я. Она покивала, мол, о да. — Фиоретти?! Ну ты юмористка.

— А как насчет Беллы и Николая? — вернулась Нина к приглашениям.

Я невольно поморщился. Я вообще старался сообщать моим родителям как можно меньше о своем каждодневном существовании — не из страха их разочаровать, а потому, что их странная сумма жизненного опыта (тридцать лет в СССР и еще столько же в глуши Индианы) оставила их без критериев и точек отсчета, применимых к Нью-Йорку. Каждая моя фраза после «Спасибо, ничего» нуждалась в сноске, а некоторые вещи были вообще необъяснимы. Например, «хороший» или «плохой» район Нижний Ист-Сайд, и если хороший, то почему прямо на тротуаре лежат мусорные мешки? Почему нью-йоркцы держат горничных, которые зарабатывают больше них? Каким образом Лидия путешествует по Мексике на деньги университета, в который даже не ходила? Чем-чем занимается этот интеллигентный мальчик, Фиоретти? Всякий раз, разговаривая с родителями, я оказывался вынужден переводить тонкости нашей экосистемы в грубые среднезападные понятия — и ощущал, как рвутся нити аргументации, как обваливается Свод Правил Манхэттена, под сенью которого одним феноменам присуждается гипертрофированная ценность, а другим — нулевая. Я боялся пропустить наше кафе через мелкое сито их логики. Так что я не сказал им ни слова.