Малькольм Брэдбери - Профессор Криминале

Стоя у перил, я силился понять, что же в ходе наших с Илдико совместных поисков Криминале все-таки не задалось и почему намерения наши разошлись. Действительно, в таком нехитром деле, как нахождение сносного жилья, я проявил себя не идеальным спутником, когда мы оказались в одноместных номерах в отеле «Цвингли». Я сожалел уже об этом и решил назавтра перебраться в «Мовенпик», замеченную мной на набережной, чуть подальше, типовую, очень современную гостиницу, где швейцарский старый добрый кальвинизм, похоже, умерялся старой доброй же швейцарской меркантильностью. Но и она, само собою, ни в какое бы сравнение не шла с великолепием «Бо риваж паласа», наслаждения которым я не смог бы обеспечить никогда. Да и никто не смог бы, исключая Криминале. И, наверно, в этом-то и было дело. Чем больше думал я, тем больше уверялся: бушевала Илдико не только из-за отвратительного номера в дрянном отелишке.

Я счел, что главная причина — ревность, каковая была явно свойственна ее натуре; меня она, к примеру, ревновала даже к Брукнер, а уж такое сочетание как результат работы в небесах любовного компьютера казалось мне почти невероятным. В Бароло мне думалось, я понимаю ее чувства. Там был Басло Криминале, порвавший наконец с Сепульхрой в поисках очередного эротического стимула. Была там Илдико, вновь оказавшаяся в поле его зрения, но вместо нее он выбрал новоявленную итальянскую прелестницу, встреченную им только что на конференции. И, несмотря на виденное ею в Бароло, Илдико рвалась за ним в Лозанну. При этом и тогда она в тени держалась, и сейчас. Так что же изменилось, почему она внезапно разъярилась на него? Похоже, настроение ее переменилось в Бароло в ночь шторма и внезапного отъезда Криминале. Нечто новое вдруг стало волновать ее, но что же? Я никак не мог понять. Нет, просто я ее вообще не понимал и, повторяю, далеко не убежден, что понимаю ныне.

Так и стоял я на холодной палубе, смотрел на проплывавшие, мерцая, огоньки на берегу, и в голове моей вертелись вот такие — или сходственные — путаные мысли, когда кто-то, подойдя, стал рядом и облокотился о перила. Повернувшись, я увидел аккуратненького молодого человека с маленькой бородкой, в сливового цвета пиджаке, с папкой под мышкой. Последовал обычный для конгрессов ритуал, похожий на взаимное обнюхивание собак: я изучил его карточку, он — мою. Я обнаружил, что он — Ханс де Граф откуда-то из Бельгии, он — что я... что я тот, кем был, поскольку кем бы ни был я, а совершенно позабыл уже, кто я такой. Он заявил, что знает мой город вполне прилично и его не оставляет равнодушным то, что он утратил прежнее название. «А почему?» — спросил я. «Но я думал, что вы все там проголосовали за то, чтобы отныне он носил название Санкт-Петербург?» — сказал он. «Совершенно верно», — подтвердил я, силясь вспомнить, как же этот город назывался ранее, и быстро объяснил, что в годы гласности я переехал на Запад, дабы продолжать занятия фотографией в прельщавших меня студиях и лабораториях Британских островов.

Потом он перешел на русский; мне пришлось сказать, что я решил не говорить на этом языке до той поры, пока родной мой город вновь не обретет свое традиционное название. Он к этому отнесся с некоторым подозрением, но перекинулся на темы, обсужденные в тот день, уделив особое внимание напряженнейшей дискуссии о скандинавском феминистском неэротичном ню, вызвавшей такие страсти сразу после ленча. Наверное, держался я достойно, так как собеседник перешел на более общий треп по поводу конгресса же, что мне позволило обогатиться массой нужной информации. Я узнал, что начался конгресс вчера, что штатники и галлы были в контрах до тех пор, пока их не объединила ненависть к британцам, и очень жаль, что Сьюзен Сонтаг не приехала, как видно, предпочтя какой-то съезд писателей на севере Италии.

Я перевел беседу — впрочем, может, это сделал он — на Басло Криминале. «Выступление его, должно быть, включено в программу неожиданно для всех?» — осведомился я. «Да нет, — ответил он, взглянув на меня с заметным удивлением, — Криминале был объявлен с самого начала». Вот почему он, де Граф, решил сюда приехать, все же Криминале — главный теоретик в этой области. Кивнув, я объяснил, что сам вошел в число участников с изрядным опозданием. Сказанное им, однако, было для меня большим сюрпризом. Криминале появился на конгрессе не внезапно, как я полагал, не удовлетворяя собственную прихоть, точно божество, решившее спуститься с неба в золоченой колеснице. Бегство его из Бароло в Лозанну не было непредвиденным, оно было давно внесено в программу Криминале. Почему тогда оно явилось таким сюрпризом и для Монцы, и для миссис Маньо, и для барольской организации, повсюду разославшей на поиски его своих агентов? И если бегство было не внезапным, значило ли это, что все время Криминале собирался возвратиться в Бароло? И значило ли это также, что Сепульхру он не покидал и что поездка эта с восхитительной мисс Белли была просто жизнерадостной оттяжкой в конце недели?