М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

- Леонид сошел с холста Тициана! - сказала восторженная Инночка. - Христос с картины «Динарий Кесаря»! Неужели не видите? Татьяна Ивановна - это боярыня Морозова. А Соломон Моисеевич, он пророк с плафона Микеланджело.

- Какой именно пророк? - ревниво спросил Соломон Моисеевич.

- Иеремия, конечно, Иеремия.

- Хм. Да, Иеремия, - Рихтер подумал, что на это можно не обижаться, - хм, ну что ж. Вполне возможно.

- А я? - и Елена Михайловна повела бровями.

- Вы, Леночка, бесподобны, - умел Леонид Голенищев вовремя сказать нужное слово.

- Глупости все это, - заметила Татьяна Ивановна, - с жиру бесятся.

- На кого похож Иван Михайлович Луговой? Не скажете?

- На черный квадрат, - ответил Струев.

Кузнецов слушал и не мог понять смысл разговора. О чем они? Разве этот щекастый дядя похож на икону? Впрочем, Кузнецов привык, что в этом доме собираются хвастливые люди и все время врут. Всякий раз, как он приходил к ним в гости, они говорили при нем о несуществующих вещах, о выдуманных историях, и старались говорить так, как будто видели эти несуществующие вещи и хорошо их знают. Они всегда рассказывали, что знают каких-то интересных людей, чтобы те, с кем они сидят сегодня за столом, знали, что есть кто-то поважнее их. Они всегда дадут тебе понять, что с тобой дружат просто так - оттого что сегодня заняться нечем, а настоящие их друзья появятся завтра. Сколько он слышал таких разговоров: про режиссеров, что не смогли прийти сегодня, но отзвонили и сказали, что придут завтра, про артистов, которые звонят из Парижа поздравить с Новым годом. Здесь гостю всегда показывали, что есть большой и важный мир, а ты - принят из милости. Они всегда врали, что у них много богатых друзей, тогда зачем у матери его занимали последнее? Лишь бы впечатление произвести. Только зачем им это? Бывают такие люди, им всегда мало того, что у них есть, им еще и присочинить надо. Привыкли врать, теперь не исправишь. Интеллигенты, с фантазией.

Соломон Моисеевич спросил Струева:

- Вы портреты рисуете?

- Вообще рисовать не умею.

- Не дразни профессора, - сказал Голенищев. - Струев создал портрет времени, но время себя не узнало.

- Обхожусь простыми средствами, - сказал Струев, - поскольку рисовать не умею, то белую бумагу выдаю за портрет времени. Некоторые верят.

Голенищев захохотал, и остальные вежливо посмеялись, мол, классик пошутил, может себе позволить.

- Что вы имеете в виду? - оживился Рихтер. Соломон Моисеевич приготовился к дискуссии. Елена Михайловна даже испугалась: вот сейчас старик перехватит инициативу, начнется один из рихтеровских монологов. Она посмотрела на Голенищева и Струева и успокоилась: эти - никому первенства не отдадут.

- Струев хочет сказать, что одурачил публику, чтобы получить московскую прописку, - сказал Голенищев, и опять все посмеялись.

- Одурачить, - сказал Струев, - было нетрудно. Труднее поверить самому, что врешь.

- Почему вы так говорите?

И Антон, насупившись, повторил: почему?

Струев говорил свои обычные парадоксы, к которым привыкла художественная Москва. От него ждали подобных шуток, и он говорил их, когда приходило время сказать, так же легко, как выпивал рюмку или гладил соседку по колену. Надо произнести нечто специальное для этого мальчика, он ждет. Угораздило приехать в эту богадельню. Струев оглядел собрание: вот Павел, сидит с замученным лицом подле глупой девочки, вот старик Рихтер, открыл рот, собирается держать речь, вот их родственница Инночка, пожилая девушка. Интересно, ее для меня зазвали? Пропал вечер, подумал Струев. К Алине надо было ехать, вот что.

- Главное, - сказал Струев Антону, - решить: искусство похоже на жизнь, или жизнь - на искусство? Понял?

- Понял, - сказал мальчик важно.

- Из этого я исходил, выбирая место жительства. - Струев привык к роли свадебного генерала, он знал, что от него ждут историй, которые потом будут пересказывать знакомым. Скажут: заходил к нам Струев, и, знаете, такого наговорил! Надо рассказать историю про Париж, напиться, выбрать женщину на ночь. Они же этого хотят, затем и позвали. Выбрать, впрочем, некого - даже невеста, и та скучная. Его забавляло то, что на этой свадьбе сразу несколько генералов: старый Рихтер еще не понял, что его уволили в запас. - Я решал, куда поехать: в Москву или в Ленинград. В нарисованный город не хотелось. Сам рисовать не умею и нарисованное не люблю.

Струев привычно завладел вниманием общества; как обычно, он мог повернуть разговор куда угодно - хотите про культуру, хотите про политику. Как обычно, собрание заглядывало в его кривозубый рот, гости ждали брутальных фраз: на то он и Струев, чтобы приводить московских обывателей в смятение. До чего одинаково устроены эти вечера. Сейчас они подхватят реплику про искусственность Ленинграда и скажут, что Питер - это мираж Европы в российских степях. Вам довольно сказанного? Сумеете дальше без меня или еще чуть-чуть поговорить?