М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

На прощание барон продемонстрировал Грише свое последнее приобретение - картину первого русского авангарда: полоски и кружочки. Гузкин посмотрел на полоски благосклонно, но вместе с тем и придирчиво-строго - так именно и должен смотреть профессионал.

- Что ж, - сказал Гузкин, - это шедевр.

- Думаете, подлинник?

- Здесь и здесь, - Гриша тронул пальцем края одной полоски, которая ничем не отличалась от других, точно таких же полосок, - могут возникнуть вопросы. Но в целом - вещь несомненная.

- А эти места? - и барон повторил жест Гриши и потрогал края злополучной полоски.

- Возможно, неудачная реставрация.

- Что вы посоветуете делать с этими местами? - спросил барон озабоченно.

- Я думаю, надо оставить, как есть: вещь должна иметь свою историю.

- Вы полагаете?

- Думаю, да.

- Гриша, - сказал барон, - я хотел бы, чтобы вы сформировали мою коллекцию. Задачу определю так: история двадцатого века - от авангарда до Гузкина.

- Барон, - сказал Гузкин, вспомнив уроки Ефима Шухмана, - у меня крайне мало свободного времени.

- Я понимаю цену вашего времени, Гриша.

- Надо, надо покупать авангард, - сказал Кротов, - рекомендую обратиться к Розе Кранц, она представляет уникальное собрание.

- Хорошее состояние картин? - уточнил Гриша. Он уже чувствовал себя ответственным за коллекцию барона. В конце концов, он чем-то обязан этому милому человеку.

- Исключительное; словно вчера нарисованы.

- Разумеется, в любой серьезной коллекции надо вести отсчет от Малевича, - сказал Гриша, подумав.

- Это не требует доказательств, - сказал барон, - кстати, вас Клавдия пригласила на завтрашний обед? Приходите с Барбарой к восьми.

Барбару, однако, Гриша с собой на прием не взял. А как было ее взять? Совершенно невозможно. Отговорившись тем, что идет с Эженом Махно в русскую компанию, Гриша оставил Барбару дома одну, предупредил Эжена о возможной проверке и бросился через мост - в квартал Сен-Жермен. Ситуация складывалась двусмысленная: Портебали были общими друзьями, однако затруднительно будет брать Барбару к ним теперь в гости. Гриша вошел в мировой перечень художников - следует считаться с этой ролью и выполнять присущие ей обязанности. У графини собираются знаменитости: культуролог Умберто Эко, знаменитый жонглер цирка Амар, который кидает одновременно аж шесть колец, музыкант Ростропович и, конечно же, цвет художественной культуры мира. Гриша должен там быть - это не обсуждается. Но уместно ли присутствие Барбары? Надо отметить - если уж ставить точки над i, - что пребывание Гриши в этом кругу во многом обусловлено его личными отношениями с Клавдией. Так не является ли простой формой ответной любезности по отношению к графине не делать того, что ей будет неприятно? - Сомневаюсь, сказал Гузкин Шухману, - что Клавдия мечтает видеть Барбару рядом со мной. - Ее можно понять, подтвердил Шухман, - даже оставив в стороне ваши амурные истории, не стоит забывать, что Барбара - немка. Не всякий француз простил в сердце своем бошей. - Ah, so? - сказал Гриша Гузкин, и ему стало легче на душе. Вот оно как, оказывается. А он-то, бесчувственный человек, все придумывал причины, по которым не следует брать Барбару в гости, и в расчет не брал национальную галльскую гордость и честь. А как все просто оказалось. Чувство чести, подумал Гриша, часто недооценивают, а напрасно: весьма часто именно честь и может пригодиться.

Собрались все те, о ком Дутов да Пинкисевич могли бы только с волнением говорить стылыми московскими вечерами - и без всякой надежды когда-нибудь увидеть живьем; а вот они, мировые корифеи, стоят рядом, и Гузкин стоит в их обществе - равный с равными. Разлили по высоким бокалам шампанское, обнесли малюсенькими бутербродиками, сигары предложили. И Гузкин был наравне с другими, нисколько не хуже прочих, ни на йоту никому не уступал - налили шампанского и ему, и бутербродик ему тоже предложили, огонька поднесли. Одно дело - быть членом группы московских художников: Дутов, Струев, Пинкисевич, Гузкин; этот перечень мастеров, конечно же, звучит недурно. На иного российского обывателя такой набор имен и произведет, пожалуй, сокрушительное впечатление, но вот как отреагирует житель Парижа или Лондона, да отреагирует ли вообще? А то просто плечами пожмет, да и спиной повернется: не слышал он таких имен, а раз не слышал - то их и нет вовсе. Имя художника - оно как имя компании. Будете вы покупать акции безвестной компании? А, то-то и оно, что не будете. А если компания называется «Дженерал Моторс»? И скажите, пожалуйста, имеет ли смысл быть членом московского кружка художников, акции которого и покупать- то никто не собирается? Совсем-совсем другое дело - стать равноправным членом международного круга мастеров. Скажем, такой вот список имен: Марина Абрамович, Джаспер Джонс, Ле Жикизду, Герард Рихтер, Гриша Гузкин - звучит, что там ни говори, не в пример солиднее. Любому просвещенному гражданину мира эти имена многое говорят. И сегодня сделалось понятно, что Гриша - один из демиургов. Вот как дело повернулось. Например, поинтересуются у тебя, в какую художественную группу ты входишь. Подойдут к тебе европейские дамочки и западные господа - и спросят, равнодушно так спросят, как обычно спрашивают на коктейлях, лишь бы беседу поддержать: а вы, мол, в какую художественную группу входите? Минималисты всякие, кубисты? Как там у вас теперь команда называется? Вы с кем, мастера культуры? А ты им - раз! И выпалишь наборчик имен! Списочек хотите послушать? Пожалуйста - всю обойму в упор! Герард Рихтер, каково имечко? Слыхали, поди? Джаспер Джонс, вы о ценах на его работы знаете? Ле Жикизду - вы как, в курсе? А Марину Абрамович, ту, что кровавые кости мыла на Венецианской биеннале, не забыли? А? Вот вам моя скромная компания. Если бы в ответ на вопрос о том, где работаешь, сказать, что держишь контрольный пакет акций «Дженерал Моторс», это звучало бы примерно так же. Так, мол, акционер одной компании. - А какой компании, если не секрет? - Отчего же. «Дженерал Моторс». Ответишь так, и смотришь - у собеседника уже и весь облик не тот: смотрит на тебя с почтением и глядит искательно. Еще бы: на такого человека и посмотреть любопытно. И сегодня Гриша стоял, отставив руку с тарталеткой, среди корифеев западного гуманизма и словно бы разглядывал себя со стороны. Вот стоит с тарталеткой и шампанским красивый, нестарый еще мужчина. Он уехал из России - не бежал позорно, но достойно уехал, поскольку интересы искусства заставили его: основные его клиенты живут на Западе, галереи и музеи, с которыми он сотрудничает, находятся в просвещенном мире. Да, ему пришлось оставить родину, чтобы войти в число избранных мастеров - в сущности, все мы, избранные мастера, до известной степени космополиты: Пикассо, например, или Гольбейн. Да, он стал гражданином мира, этот стройный, нестарый еще мужчина с бокалом шампанского. Он стал гражданином мира именно потому, что ему есть о чем рассказать этому миру. И мир с вниманием отнесется к его мессиджу. Мир (в лице гостей г-на и г-жи де Портебаль) действительно интересовался мессиджами художников. Гости подходили к Ле Жикизду и спрашивали, над чем господин Ле Жикизду сейчас работает. Спрашивали и у Марины Абрамович, над чем госпожа Абрамович работает; и у Гриши спрашивали тоже, над чем работает он, Гриша Гузкин. Значит, интересно им, графам и баронам, значит, небезразлично миру, чем он, Гузкин, занят.