М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

Революция - в отличие от авангарда - векселей и гарантий под будущее не раздает. Крайне наивное и абсолютно ложное представление о революции заключается в том, что она, дескать, раздает обещания и сулит перспективы. Напротив, она ничего не обещает, она требует обещанное исполнить. Революция вменяет счет миру сегодняшнему и расчета требует тоже сегодня же, прямо сейчас, не отходя от кассы. В отличие от авангарда, существующего в рамках экономики кредитов и долгов, революция имеет дело с наличными. Революция затем и приходит в мир, чтобы предъявить выданные векселя к оплате. И случается это тогда, когда финансовая (и культурная) пирамида достигает критической высоты и дальнейшее кредитование невозможно. И тогда нарезанные бумажки приходится обналичивать, а коли не сыщется под них золотого запаса, взаимные расчеты производятся свинцом.

Революция - это сведение счетов. Платить по счетам всегда неприятно, особенно когда жизнь в кредит стала нормой, но ведь иногда приходится. Во все времена и во всякой истории жестокость, в которой обвиняют революцию, объясняется простой непреклонностью заимодавца. В некий момент терпению его наступает предел, и тогда - пусть хоть и полезет запоздало кредитор за кошельком - форму оплаты уже будет диктовать он. Иногда революционеров называют варварами - и это бесспорно справедливо, ибо именно цивилизация устанавливает бесконечную систему взаимных кредитов, и варваром будет тот, кто потребует с культуры и цивилизации - наличные. Сказанное некогда римлянином Камиллом: «Рим выкупается не золотом, но железом», звучало с тех пор из уст многих варваров - и с трибун Конвента, и в Смольном.

Авангард раздавал обещания и выписывал векселя и не предполагая, что это к чему-то обязывает. Однако революция обещания исполнила и векселя погасила. Малевич обещал идеальные казарменные города, полагал, что эти прямоугольники и квадратики - идеал социальной организации? Извольте: вот казарменные города. Родченко хотел парадов физкультурников? Пожалуйста: вот настоящие парады физкультурников и певцы этих парадов еще более громкоголосые, нежели Родченко.

Так или примерно так думал Павел, и эти аргументы он и привел в третьем разговоре с Розой Кранц и Голдой Стерн, когда им довелось увидеться снова. Этот разговор он назвал «Революция и авангард». Вновь сидели они в гостях у Елены Михайловны и Леонида Голенищева, в их новом доме, и Павел ревниво смотрел по сторонам - куда подевались книги отца, где его любимые предметы? Книги отца, занимавшие все стены в прежней квартире, исчезли, то ли их выкинули при переезде, то ли спрятали. Теперь на полках стояли красивые фолианты в кожаных переплетах, они заполнили квартиру, и вместо репродукции Домье Леонид повесил красиво выполненную копию черного квадрата, а картину «Толедо в грозу» заменил старинный дагерротип, являющий седоусого генерала в эполетах, мужчину тициановской наружности.

- Как это у тебя сочетается, - спросил Павел, - весь этот антиквариат и квадратики?

- Где противоречие? - улыбнулся Леонид. И то и другое было загублено большевиками.

Вот тогда-то Павел и высказался - высказался полнее, чем в предыдущей беседе, сказал и про безответственность авангарда, и про то, что авангард и революция ничего общего не имеют. Сказал он и о паразитизме авангарда, и, сказав, сразу же пожалел. Оппоненты ответили ему следующее:

- Варвары нравятся? Варвары, которые подняли на вилы русскую культуру, губители цивилизации - они вам нравятся? - так сказала Голда Стерн.

Роза Кранц сказала так:

- Известный, к сожалению, феномен русского сознания: эсхатологическое мышление. Его носитель не замечает реальность.

А Леонид Голенищев сказал так:

- Моего деда, - он показал на дагерротип, в тициановском мужчине стали заметны фамильные черты, - подняли на вилы крестьяне в усадьбе. Сожгли библиотеку - мой дед был специалистом по Клавдию, переводил с латыни. Кое-какие книги удалось спасти, - Леонид кивнул на добротные, в телячьей коже, фолианты, - остальное сгорело. Тетки - маленькие девочки - скитались по России, насмерть замерзли зимой восемнадцатого. Мать выжила чудом - прислуга сдала ее в приют.

И Леонид показал Павлу семейный альбом темных от времени фотографий: две хрупкие девочки играют в саду в бадминтон, двухлетний младенец сидит в гамаке, гроздья сирени на первом плане, вдали богатый дом.

- Это теперь и твоя семья, - сказала Павлу Елена Михайловна, - это и твое горе.