М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

- И философ Деррида, и тягостный деготь труда?

- Нет.

- Искусство второго авангарда, и любовные письма графа де Варда?

- Нет.

- И гражданская война в Испании, и буря, что поднял в воды стакане я?

- Нет.

- Это наследственное, - сказал Леонид серьезно. - У прежнего поколения интеллигентов было принято ругать все подряд. Тут важно не заиграться. Твой отец остановиться не мог.

- Это неправда.

- Привыкнув отказываться от плохого, человек не в состоянии согласиться на хорошее. Когда не нравятся сразу и нефтяные концессии, и ревтрибунала выездные сессии - это опасный симптом.

- А если правда - не нравятся?

- Глупо. Нефтяные концессии тебя кормят.

- Разве меня? Они Дупеля кормят.

- А Дупель, в свою очередь, кормит тебя. Налоги, меценатство, - у открытого общества много способов заставить буржуя тебя кормить. Актуальные художники живут за счет нефтяной промышленности. Я, бюрократ нового типа, хочу тебя уверить - правительство не вредит населению. А помочь стараемся. Знаешь ли ты, в чем заключается подлинная свобода? Полагаешь, в том, чтобы идти налево, когда все идут направо? Нет - свобода в том, чтобы пойти туда, где действительно хорошо.

- Новое определение свободы, - сказал Павел. - Разумное следование выгоде.

- Не выгоде, прогрессу. Быть диссидентом можно по отношению к ограниченному режиму. Быть диссидентом по отношению к истории - глупость. Даже в те времена, когда было что ругать в нашем любезном Отечестве, мне казалось, что диссиденты немного чокнутые.

- Сумасшедшие?

- Не клинические сумасшедшие, а так, бытовые психи. Их сажали в психушки, и хоть это и было несправедливо - но психическое расстройство там наблюдалось. Хотелось подойти к такому бедолаге, взять за руку и ласково сказать: успокойся, милый. Ну, выведут они войска из Афганистана, выведут. И Мандельштама напечатают. И гражданская война в Испании закончилась. Выходи из леса, весна пришла.

- А что говорил в ответ диссидент?

- Диссиденты бывают двух видов, - сказал Леонид, - первые выдвигают требования и ждут их исполнения. Вторые - боятся, что требования удовлетворят. Тогда легкое расстройство перейдет в буйное помешательство. Когда войска из Афганистана вывели - они не заметили перемен.

Павел сказал:

- Но войска из Афганистана не вывели.

- Горбачев их вывел, а ты и не заметил?

- Видишь ли, - сказал Павел, - если я за свободу страны - мне все равно, кто именно ее оккупировал. Вышли русские - вошли американцы. Но положение в Афганистане оттого не поменялось. Так за что я тревожился? За свой нравственный покой - или за Афганистан?

- Ты все перепутал, - сказал Леонид. - Мы боролись, и твой отец, и я за то, чтобы Россия вошла в цивилизованное западное пространство. Вступай в общую структуру и работай. Нужны в Афганистане войска или нет - требуется обсудить и решить. Диссиденты так не умеют. Твой отец чудом не сошел с ума. Не удивлюсь, если старик Рихтер кончит свои дни в дурдоме.

Он говорит, заботясь, думал Павел, это видно. Он друг, он муж моей матери. Мать любит его - и разве я сам не был в него влюблен? Он теперь член нашей семьи и говорит ответственно. Или мы - члены его семьи? В семье Рихтеров уважение к Соломону Моисеевичу и его капризам было принято как безусловное правило. Критика не дозволялась.

- Мой дед, - сказал Павел, - самый здравомыслящий из людей.

- Так сумасшедшие и говорят про себя. Они - нормальные, а мир - свихнулся. Рано или поздно надо спросить себя: может быть, мир прав, а я - нет?

Вчера Павлу так же говорила Лиза. «Разве я не даю тебе всю любовь, какая у меня есть, - спрашивала Лиза, - разве что-то оставляю себе? Чего же тебе не хватает?» Она не говорила «ты делаешь меня несчастной», но смотрела горестными глазами, пробуждая в Павле вину. «Прости, - говорила Лиза, но подразумевалось, что прощения скорее должен просить Павел, - тебе неинтересно со мной. Я не могу дать того, что тебе нужно». «Что ты, любимая, - отвечал Павел раздраженно, - лучше тебя никого и быть не может». - «Отчего же ты все время сердитый? Почему тебе мои подруги не нравятся?» И Лиза, уверенная в том, что жизнь должна быть устроена по справедливости, недоумевала: отчего в обмен на все ее существо, посвященное любви к Павлу, она не получает всего существа Павла. Поскольку Лиза любила и бесспорно хотела хорошего, ей было оскорбительно видеть, что из ее любви хорошего не происходит. Она боялась сказать об этом Павлу, но причины находила в его семье: так и старик Рихтер, несмотря на неуклонную заботу Татьяны Ивановны, вечно пребывал раздраженным. Так уж повелось у претенциозных Рихтеров: им требуются внимание, забота, любовь - они охотно забирают все у любящего человека. А взамен не отдадут ничего - они не умеют любить простых людей. Особенно раздражался Павел из-за подруг жены, как ему представлялось, пустых и бессмысленных. Он не понимал, как можно говорить о погоде, детях, каникулах, то есть, в его представлении, - ни о чем. «О чем же можно говорить с твоей Мариной?» - спрашивал он и сжимал губы в тонкую линию, совсем как его бабка, Татьяна Ивановна. «О нашей школе, - растерянно отвечала Лиза, о нашем детстве. Маринка пирожные испекла. Ее мама хорошо готовила, а теперь совсем не может, у нее артрит, руки болят». - «Так вы о пирожных беседовали?» Лиза краснела, в глазах ее стояли слезы. Павел знал, что не прав: и Марина - милая, и мама Марины, та, что раньше хорошо готовила, - достойная женщина с горькой судьбой: провела детство в приюте, потом работала в Сибири, сплавляла лес. Это была тихая, кроткая семья, и они радовались хорошим простым вещам: чаю с пирожными, успехам детей. И однако Павел не мог побороть в себе раздражение на тех, кто просто радовался жизни. Словно процесс жизни сам по себе был недостаточным. «Не могут же все заниматься искусством, - говорила Лиза, и глаза ее наливались слезами, - вы с Соломоном Моисеевичем занимаетесь искусством, но все люди не могут заниматься искусством. Но они все равно хорошие. Их единственная вина в том, что вы их не любите». И слезы катились по ее щекам.