М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

Современное искусство настаивает на том, что кисть более не является единственно применимым оружием. Более того, говорят, что кисть устарела. Многие используют фотографический метод, иные пользуются пульверизатором для разбрызгивания краски, кто-то употребляет клей для коллажа, а кто-то - иные способы. Так и фехтование считается несовременным видом оружия - ввиду наличия бомбы или нервно-паралитических газов. Однако генералу, принимающему парад, приходится нацепить шпагу, даже если он для достижения победы и отдал приказ травить неприятеля ипритом. Именно шпага делает рыцарем, именно кисть делает художником.

Бывают случаи в драках, когда практически безразлично, чем ударить, - что попалось под руку, то и хватают. Но, когда решается вопрос чести, берут шпагу. Мгновение, когда художник берет в руки кисть, равнозначно принятию вызова. Мир огромен, а кисть ничтожно мала. Мир изобрел бессчетное количество приемов и способов выражения, превосходящих своей эффективностью живопись кистью. Тем отважнее выглядит человек, идущий с кистью на мир. След, оставляемый кистью на холсте, почти невиден. Придется провести тысячи мазков, чтобы заставить холст говорить. За это время мир сумеет ответить куда более радикальными и бесповоротными действиями, нежели те, что ты ему противопоставляешь. Однако художник, взявший в руки кисть, обязан довести картину до конца. Джексон Поллок, разложивший холст на полу гаража и поливающий его краской из банки, пожалуй что, мог отставить банку в сторону и не потерять лицо. Но человек, стоящий с прямой спиной перед картиной и отважившийся взять кисть, положить ее без урона для себя уже не сможет. Теперь невозможно бросить кисть - и не потерять честь. Придется сражаться; а доведется победить или предстоит проиграть - этого никогда и никто заранее не знает.

Леонид рассказал анекдот. Из леса выбегает человек, обмотанный пулеметными лентами, спрашивает: немцы в городе? - Дяденька, - отвечают ему, - война давно кончилась. - Зачем же я поезда под откос пускаю?

- Ты, - сказал Леонид, - не знаешь, с кем борешься. Это не оппозиция, а бессмысленная партизанщина.

Павел всегда возражал Леониду, возразил и на этот раз.

- Партизаны, - сказал он, - главные вояки. Куда до них авангарду. Про гражданскую войну в Испании читал? Про войну двенадцатого года? Когда совсем плохо, поднимается народ.

- Где же они, партизаны? - Леонид огляделся и партизан не обнаружил. - Пора бы! Враг у ворот! Отечество в опасности! - и Леонид захохотал, тряся черной бородой. - Грабят! - закричал он. - Караул! Страну разворовали реформаторы! - и, подавив смех в бороде, сказал: - Не слышат. Россия сдалась без выстрела, и дубина народной войны не поднялась. В ломбард дубину сдали.

- Потерпи, - ответил Павел, - партизаны еще придут.

- Если придут, - сказал ему Леонид, - сдадим в милицию. Нам хулиганов не надо.

- Авангардисты, которые испражняются в музее, - нужны, а партизанов с дубинами - в милицию?

- А зачем они нужны? Брежнева похоронили, Андропова нет- с кем бороться? Кто тебя в угол загнал? Что тебе не нравится?

- Не нравится то, что происходит, - Павел сказал то, что говорили многие: уволенные с работы учителя; пенсионеры, которым платили убогую пенсию; инженеры, работающие таксистами, - словом, так называемый народ. Постепенно народ жаловаться перестал: что толку? Привыкли даже к прогрессу.

- Мне все не нравится.

- В жизни или в искусстве?

- Нигде.

- И свободные выборы Молдавии, и бомбежка Югославии? - Леонид смеялся, колыша бороду.

- Нет.

- И супермаркет «Садко-Аркады», и Кельна дымные громады?

- Нет.

- И фундаменталисты в Ираке, и слухи о премьере Бараке?

- Нет.

- И выставки минималистов, и заседания глобалистов?

- И это тоже не нравится.

Такие разговоры стали игрой: Леонид постоянно придумывал новые вопросы: «И презумпция невиновности, и стремительный рост уголовности?», а Павел на все отвечал: нет, не нравится. Так, за короткое время они перебрали почти все события, все газетные заголовки. Хотя оба смеялись, но Павлу грустно делалось от придуманной игры: вспомнив все соблазны мира, не нашли они ничего достойного. Лиза называла его состояние депрессией, а Елена Михайловна подозревала, что сын осуждает ее брак с Леонидом Голенищевым. Однако причина была в ином, а в чем - Павел объяснить не мог. Мир устроен неверно - но разве мир был когда-то устроен хорошо? Леонид, смеясь, придумывал новые двустишия, и Павел даже стал ждать, вдруг найдется нечто, что не раздражает.