Владимир Сорокин - Утро снайпера (сборник)

— Не пойду в дурдом, — оттолкнула Оля руку Алеши с карточкой. — Дай воды.

Алеша подал стакан. Воду она могла пить.

— Когда мы едем в Италию? — спросила она, садясь на кровати и приваливаясь к стене.

— Послезавтра.

— Чего у нас сегодня?

— Валлис. Винный погреб в Ветро.

— Поехали, — решительно встала она.

В винном погребе Сержа Ро было прохладно. Заплесневелые штабеля бутылок под кирпичными сводами, как и в Бургундии, вызвали у Оли чувство надежного покоя. Но пить вино она не смогла. Бокал с рубиновым «Comalin» весил тонну смерти, поворачивался, наплывал, заслоняя все привычно-безопасное; его густой зловещий блеск заставлял Олино сердце замирать.

Зато Алеша в погребе напился так, что Оле пришлось до поезда тащить его на себе.

Ночью в отеле, отдаваясь все еще не протрезвевшему Алеше, Оля смотрела в пегий от огней потолок и пыталась понять, что с ней происходит:

«Может, я просто переутомилась? Или это шок от Запада? Писала же Марина Влади, что Высоцкого в Берлине на Курфюрстендамм вырвало, когда он западное изобилие увидел. И кричал: «Кто же выиграл войну, твою мать?!» Или мы слишком быстро едем… Или это беременность такая странная… Значит, рожу…»

Но через два дня в Риме пришла менструация. И Оле стало совсем плохо. Не евши ничего уже трое суток, она лежала в отеле, дремала и пила воду. Алеша позвонил отцу в Москву, тот связался с российским посольством, и вскоре хмурый русский доктор щупал слабый пульс Оли. Осмотрев ее, он вышел в коридор на переговоры с мужем.

— Может — простое переутомление, а может, и МДП, — неопределенно потер доктор свою толстую переносицу, разговаривая с Алешей в коридоре отеля.

— А как же нам… с экскурсиями? — задумался Алеша, глядя на репродукцию рисунка Леонардо в аляповатой рамке.

— Вот что, коллега. Я вашей супруге вколю седуксена с барбитальчиком. Пусть проспится глубоко. А с утра дадите ей реланиума. Но в Москве обязательно сходите к психиатру.

Оля проспала 14 часов и встала спокойной и отдохнувшей. Алеша дал ей таблетку, она приняла и, не завтракая, отправилась с ним на экскурсию по городу.

— Будем считать, что у меня диета, — пошутила она.

Но к вечеру она сильно устала, и ей страшно захотелось есть.

— Закажи мне в номер тост какой-нибудь и чай, — попросила она.

Алеша заказал. Оля посмотрела издалека на разрезанную вдоль булку с торчащим краем ветчины и чашку с чаем.

— Слон, выйди, пожалуйста.

Алеша поцеловал ее и вышел.

«Чего я, в самом деле? — Оля исподлобья смотрела на еду. — Иди, возьми и ешь».

Она твердо пошла к столу. Но после двух шагов ноги ее стали пластилиновыми, и этот пластилин вязкого страха стал плавиться. Смертельный тост, осклабившись, показывал ей мертвый свинцовый язык. Оля рухнула на кровать и разрыдалась.

— Зайка, как? — Алеша через некоторое время заглянул в дверь.

— Убери… унеси… — всхлипывала она.

Алеша вынес еду в ванную, присев на унитаз, съел тост, запил чаем, дожевывая, вернулся в комнату.

— Я одна полежу… — смотрела Оля мокрыми глазами в белую стену с дешевым покрытием.

Алеша присел к ней на кровать, вытер ей щеку.

— Слушай, а если глаза завязать?

— Я одна полежу, — повторила она.

— Я схожу на площадь, ладно?

— Ага.

Алеша вышел.

«И главное — здесь… по закону мирового свинства… За что мне?» — трогала она стену.

Слабость после рыданий опять потянула в сон.

Оле приснилось, что она в больнице, где матери оперировали грудь, и что она идет по больничному коридору к ней; входит в палату № 16 и видит мать, сидящую на кровати и смотрящую на себя в ручное круглое бабушкино зеркало; мать совсем голая и веселая. «Оленька, посмотри, как мне резанули!» — дает она ей зеркало; но Оля и без зеркала видит, что обе груди на месте. «Они же обманули тебя, мама, и ничего не сделали!» — Оля с возмущением трогает правую грудь матери с твердым уплотнением внутри. «Ты неправильно смотришь, — мать дает ей зеркало. — Смотри туда!» Оля смотрит на тело матери через зеркало и видит, что у матери в теле вырезан чудовищный угол — правое плечо с правой грудью исчезли. «Теперь надо смотреть под этим углом, — улыбается мать. — В него видно все самое важное. То, что надо делать». Оля всматривается в угол на теле матери, и сквозь него действительно все видится по-другому, как бы по-настоящему; она наводит тело матери, как лупу на виднеющуюся в окне Москву и видит яркую надпись: «КОМБИКОРМ». «Иди скорей, они в пять закрываются, — советует мать. — Беги напрямую через помойку!» Оля бежит через громадную помойку, проваливаясь по пояс в зловонные нечистоты, выбегает на улицу и оказывается возле громадного здания с сияющей надписью «КОМБИКОРМ»; Оля дергает ручку огромной двери, но дверь заперта. «Я умру с голоду!» — с ужасом понимает Оля и стучит в дверь. «Девушка, чего вы ломитесь! У них всегда до пяти!» — раздается голос рядом; Оля видит старуху. «Я умираю с голоду!» — рыдает Оля; «Идите к кладовщику с черного хода», — советует старуха; Оля пролезает в бетонную щель и оказывается в огромном складском помещении, заваленном всякой всячиной; она идет и вдруг видит маленький столик в углу; за столиком сидит Лошадиный Суп с консервной банкой в руке; он молод и как-то печально-красив; не обращая на Олю внимания, он консервным ножом открывает банку; в банке пустота, но эта пустота и есть НАСТОЯЩАЯ ПИЩА; от нее идет пьянящий вкусный запах невероятной силы; Лошадиный Суп достает ложку и начинает есть из банки. «Дай мне! Дай мне!» — кричит Оля, ползая на коленях, но он не слышит и не видит ее; стоя на коленях, Оля ловит ложку ртом, но ложка мелькает быстро, как пропеллер, насыщая Бурмистрова: банка — рот, банка — рот, банка — рот; Оля подставляет свой рот совсем быстро, и ее больно бьет ложкой, выбивая зубы.