Леонид Нетребо - Банище

— Вот вам, мракобесы, жертвенный агнец — кусок контрреволюции! За наших убиенных и убиваемых вами бесчисленно товарищей! Ради светлого будущего! Вот вам!.. Вот вам, кровопийцы кровожадные!.. Языческие последыши!

Иван окинул взглядом хмурых соратников с недоверчивыми глазами и продолжил, подстегивая себя напускным гневом, обращенным к качающемуся трупу:

— А не то ли вы, религиозные псы, захребетники народа, черные мракобесы, сотворили с Джордано Бруно, Александром Калиостро и Жанной-д-Арк?.. Но мы — не вы! Потому что мы не совершаем ритуальных убийств! Вы их — за идею; а мы вас — за конкретные, подлые, античеловеческие дела!..

Говоря о церковных преступлениях мирового охвата, Иван всегда представлял своего сельского попа — мордастого, с надменным похотливым взглядом, жравшего тайком в посты сало и сметану, приучившего прихожан к щедрым пожертвованиям в пользу церкви, а на самом деле к подачкам в свой адрес, и бесстыдно соблазняющего вдов, которых особенно много стало с началом империалистической войны, обнажившей, кстати, порочную суть самодержавной власти, подпираемой церковью.

К Ивану постепенно приходило понимание искусственности всех религий, а учитывая меру их воздействия на мировые процессы и души людей — понимание их намеренной ложности и вредности. Таким выводам способствовал не только его детский глаз, разглядевший вопиющее, циничное притворство местного батюшки, но и полученное, с великим напряжением сил его родителей, образование, не характерное для простой крестьянской семьи: четырехклассное училище, учительская школа и даже кратковременная учеба в университете. Именно в университете, обитая в прогрессивной интеллигентской среде, куда относило себя студенчество, Иван, наконец, окончательно рассмотрел спайку власти и церкви: осуждение «Закона божьего», этой брехливой поповской науки, переплавилось в ненависть ко всему самодержавию. Отсюда он, бросив учебу, что называется, с головой ушел в революцию.

А ведь среди первых впечатлений детства были и духовные стихи, распевавшиеся слепыми странниками, и бабушкины сказки, непременно наполненные «божьим промыслом», и добрые члены царской семьи, приветливо глядящие с благотворительных открыток… Оказывается, все обман и притворство!..

Сейчас, иногда признавая в себе, возможно, излишнюю жестокость к врагам, Иван торопливо оправдывал ее не только осознанной, «аналитической» ненавистью к церкви, самодержавию, религиозному и классовому неравенству, но и самим своим детством, вскормленным вселенским обманом и опороченным подлым притворством — всем тем, что в конце концов воспламенило всенародный протест, с которым, разумеется, не согласилась алчная царско-буржуйско-церковная власть, развязав гражданскую войну — войну против своего народа.

Иван крикнул красноармейцам, удивленно взиравшим на задумавшегося в гневе командира:

— Хворосту под него! Дров! Быстро! И все, что в его землянке — сюда же!

Объяснять больше не пришлось. Красноармейцы торопливо соорудили под болтающимися ногами кучу из дров, бросили туда же с десяток икон и охапку восковых свечек из землянки, запалили бересту — задымился жертвенный костер, как большое, взбесившееся пламенем кадило, зализал языком мертвые ступни, вспыхнули черные одежды, завихлялась огненной змеей веревка, закорежился мертвец…

И, не убедив никого вокруг, но гоня от себя сомнения, Иван вскочил на коня и поскакал в сторону монастыря, где уже чернела вереница обоза, которому, во главе с Мартой, предстояло проделать недолгий, но тяжкий, как и все на Руси, опасный, непредсказуемый путь.

Каждый вечер на уборку приходил муж Зои — невысокий, крепкий и красивый парень. Он приходил уставший на основной работе. Переодевшись, не сразу приступал к делу, а садился, выкуривал сигарету, как бы копя силы для последнего вечернего рывка. Ему было приятно общаться с Анатолием, как он признался, потому что сам не смог осуществить свою мечту стать студентом. Пришел из армии — Зойка дожидается, поженились. Думал на заочное — какое там: Зойка двойню принесла. Это, конечно, радость, да теперь крутиться приходиться, как белкам в колесе.

Иногда Зоя приходила вместо мужа, мыла мужской зал. Она приходила, как правило, очень поздно, когда остальные уборщики заканчивали работу и расходились. И всегда шутливо поминала Анатолию их первый разговор — ее обещание прийти и его предложение сделать это побыстрее: «Звал? Пришла!.. А спинку потрешь?»