Леонид Нетребо - Караван-сарай

«Но ведь ты жила!.. — не однажды возражал Вася, как можно спокойнее, ударением выделяя последнее слово, и скорбно добавлял: — И я полагал, что была счастлива…» Ему не хватало эгоистической прямоты, а может быть, смелости, обратить материнское внимание на то, что если бы у нее был иной выбор, то его, Васи, просто не было бы. Ему было потрясающе обидно — понимать, что мать об этом даже не задумывается. Отсюда многозначительная, но не понимаемая матерью, скорбь в его немногословных возражениях.

Потом знакомый психолог (на самом деле еще только студент медицинского), к которому он обратился, поведав «крушение семьи», объяснил все очень просто: возможно, судя по возрасту, у его матери сейчас идут сильнейшие физиологические изменения. Оказывается, по «медицинским» заключениям друга, слушать которые было не совсем приятно ввиду их некоторой циничности, каждая женщина переживает этот период по-своему. У некоторых симптомы проявляются настолько ярко, что затрудняют жизнь. В такие периоды, бывает, что женщины буквально трогаются умом. Но потом, к счастью, в большинстве случаев все восстанавливается.

Действительно, вскоре все вроде бы восстановилось: мать перестала сетовать на судьбу, стала, как прежде, веселой, внимательной к сыну. Вася обрадовался. И вдруг сейчас он опять вспомнил зловещий оскал загнанного животного — когда-то домашнего, но сейчас дикого…

Вечером мать торопливо-простодушно объясняла причину того, что решила срочно постирать Васин костюм, а не отдать его в химчистку, как положено:

— Я подумала: ведь столько было дорог!.. Чужая страна… Там сейчас — ты только посмотри телевизор — то коровье бешенство, то какой-то куриный грипп, то неизлечимая пневмония… Ты думаешь, он сядет? — рассеянно вопрошала она. — А почему он обязан сесть? Вот высохнет, посмотрим. Во всяком случае, когда я его стирала, у меня даже близко не возникало мысли о том, что он может сесть…

Мать была очень аккуратна в вопросах с вещами, особенно после того, как они остались без отца, и бюджет семьи сильно уменьшился. И тут вдруг такая безответственная оплошность…

— А если там что-то и осталось в карманах — так это от невнимательности, извини… Но ведь документы целы… Паспорт… Если тебе важно то, что там, на бумажке, было написано… Ах, номер телефона! А фамилию ты не знаешь? Нет? — мать не смогла скрыть радости. — А то можно было бы узнать в московском телефонном справочнике… Ну, да ладно, не расстраивайся: сколько вот у нас с отцом в дорогах, в командировках было попутчиков! Какие характеры! Встречались прямо самородки! Можно было какой-нибудь дорожный роман написать — эх, если бы умела!.. А у тебя, подумаешь, вечерок пообщались…

Весь вечер мать делала вид, что не замечает глубокого расстройства сына, оттого что, якобы, не видит достойной подобному состоянию причины. Она вспоминала истории из своей молодости, чего не делала, пожалуй, с самой кончины мужа. Сегодня это виделось неким возвращением в то время, когда ей и сыну было хорошо вместе. И она почувствовала это возвращение, и уцепилась за него, и поэтому продолжала сыпать замечательными и не очень интересными историями, видя в непрерывности общения, пусть даже в форме непререкаемого монолога, спасение от возможной потери сына, которое она, наконец, узрела.

Но приближалась полночь, а сказать самое главное хотелось сегодня. До того как сын уйдет в свою комнату и, может быть, вместо положенного сна, отдастся кручинящим его мыслям, а в результате сделать далекие от справедливости выводы и запланировать неправильное, что может поломать жизнь… Таким образом, у нее совсем не было времени, чтобы подготовиться к речи, и она торопливо избрала не самый выигрышный, но, на ее взгляд, единственно приемлемый путь: она взялась говорить не своей речью — как правило, грамотной, выверенной, характерной для технической интеллигенции, к которой подавляющую часть жизни себя относила. Она приняла тон безыскусных в суждениях обывателей, не очень грамотных бабушек, женщин из пролетариев, которые всегда окружали ее в жизни: во дворе, в общественном транспорте, в среде знакомых и родственников. Именно используя их упрощенную лексику, в которой нет заботы о многих условностях, которые мешают легко обобщать, делать выводы, просто препятствуют свободной речи и усложняют взаимопонимание, мать, лишь только представилась такая возможность (закругляя очередную, на этот раз «среднеазиатскую» историю), сказала то, что очень хотела сказать: