Леонид Нетребо: Рассказы

Чарли, совершенно неожиданно для окружающих ставший «обыкновенным» любящим и верным мужем и отцом, но в остальном — тот же Чарли, а не какой-нибудь заикающийся студент, успокаивал ее: «Ма-мо-мы… Мы-ы все делаем, как надо. Что из того, что мы везучие? Мы же не мешаем никому, не идем, так сказать, вразрез нормальному течению.» — «Идем,» — вздыхала Наташка.

Натэлла взяла академический отпуск, Чарли продолжал работать по ночам. Ближайшую перспективу Чарли уже наметил: он заканчивает институт, устраивается на хорошо оплачиваемую работу, продолжая подрабатывать грузчиком, они выкупают этот домишку, привозят из деревни сына Наташи. «Ой, ты бы не загадывал, — тихо, боясь спугнуть сказку, — говорила Наташа. — Ой, ты бы поберегся! Хоть бы по ночам меньше шастал. Нужны нам эти рестораны, пуп надрывать, кому чего доказываем!..»

На базе давали получку, плюс друзья отдали долг, получилось много. Чарли остался на разгрузку рефрижератора, закончили заполночь. Он доехал на дежурной машине до своего темного района, пошел вдоль бетонного забора к дому. Метрах в тридцати по ходу замаячили фигуры. Чарли замедлил шаг, осторожно вытащил из-за пазухи тугой бумажник и уронил под забор, стараясь запомнить место. Продолжая идти, снял часы и «печатку», проделал с ними то же самое.

— Ну что, супермен-заика, зарплату получил? — спросили, окружая.

Чарли кивнул.

— Сам отдашь, или как?

Чарли отрицательно покачал головой.

— Да ну!.. Руки бы вынул из карманов.

Чарли вытащил на свет луны две огромные дули и дал понюхать страждущему:

— Ра-ро-ра… Ра-аботать надо!..

Его долго били, повалив на землю. Выворачивали карманы, рвали в клочья куртку… Под утро он добрался домой, волоча ногу. Держась за грудь и прикашливая, сказал ахнувшей жене: «Под забором, третья и пятая плита от дороги. Бумажник, часы, перстень… Давай, пока не рассвело».

Когда Натэлла прибежала обратно, прижимая к груди пухлый бумажник, таща за собой сонную соседку-фельдшерицу, фартовый Чарли, похожий на великого клоуна с нарисованным лицом, с огромными белками вместо глаз, лежал на полу возле дочкиной кроватки — ступни разведены, изумленные брови, — чему-то в последний раз улыбался, может быть девочке, невероятно похожей на отца, которая, держась за плетеную загородку и покачиваясь, смотрела на него сверху и удивленно «гулькала».

— Ну, хорошо, если девочка — назовешь ты. Но сразу же совет — слушай: Клава… Кла-ви-ша… Ой! Стукнул… стукнула. — Капитолина прислушалась, удивленно, словно в первый раз, затем приняла оберегающую позу: поджала коленки и положила обе ладони на огромный круглый живот. — Ну?

Роман дурашливо закатил глаза, плаксиво выдохнул:

— Наконец-то, такое доверие!

— Ну же, Роман! Согласен? Клавиша? Да?

Роман вскочил с дивана, изобразил горячий шепот:

— Нет, так просто я не соглашусь!

Капитолина почти серьезно нахмурилась. Роман примирительно улыбнулся, предложил:

— Давай помечтаем дальше, — он показал рукой на пианино, — посмотри. Вон на ту клавишу… белую, у которой черная в левом надпиле.

— Ми?..

— Это я… И на черную, которая при ней.

— Ми-бемоль, ну?

— А это ты… Что между нами?

— Полутон. Роман, нельзя мне напрягаться, прости, я быстро устаю…

— Ну, послушай, Капелька, — Роман заторопился, подошел к инструменту, стал попеременно нажимать две клавиши, — слышишь? «Ин-га!..», «Иннн-нга!..» А еще знаешь где эти звуки? — Он заметался по комнате, схватил гитару, отставил в сторону, подошел к окну, попытался быстро открыть створку.

— Роман, — слабо окликнула его Капитолина и протянула руку, чуть шевельнув повисшей кистью. — Роман, сегодня доктор сказал, что у нас могут быть проблемы…

…Серые женщины с суровыми иконными лицами суетились вокруг холодной Капы, которая упрямо не хотела закрывать глаза, и шептали: «Душа… Души…» Под левой Капиной рукой лежал плотный сверток, похожий на кокон.

Роман не доверял этим женщинам, странно похожим на соседок и родственниц, которые сейчас, не спрашивая его, мужа, примеряли к груди Капы пластмассовый крестик. Он не любил их «единого» бога, изображенного на крестике, который обращается с душами, как со своими вещами: захотел — дал, захотел — забрал. Да что там, — он, Роман, давно уже просто не верил в этого, бабушкиного, из детства, бога.