Сергей Алексеев - Дива

Вдове эта тема была неприятна, да и Зарубину не хо­телось вникать в тонкости их отношений.

— Хорошо, сегодня же найду омут, — пообещал он.

И поймал себя на мысли, что непроизвольно тайно

разглядывает Диву Никитичну и при этом на ум прихо­дит единственное слово — царственная. Тут можно по­нять шефа и его чувства...

— Впрочем, давай его мне, — вдруг заявила вдова. — Сама выброшу, всё равно на омут иду.

Зарубин достал подарок шефа.

— На омут русалок поить? — спросил, передавая ко­робку.

— Какой ты любопытный, дяденька! — усмехнулась она. — На что тебе знать?

— Интересно! Неужели в Пижме русалки водятся?

Дива Никитична посмотрела как-то искристо и про­никновенно.

— Водятся...

— И молоко пьют?

— Пьют... А тебе не верится в это, дяденька учёный?

— Как-то не очень, — признался Зарубин.

Вдова стояла в трёх шагах от него, но в этот миг опять словно приблизилась вплотную и заговорила так, что он ощутил запах её дыхания:

— Русалочки парного молока попьют и в осеннее пол­нолуние обретут белые тела. И тогда станут зримыми. Так-то они, как вода, прозрачные. По ночам в бабье лето они выходят на сушу и танцуют до утра. Кто захочет взять себе в жёны русалку, может в тот час её высмотреть и мету свою оставить.

— Какую мету? — чувствуя некое опьянение, спро­сил Зарубин.

Показалось, Дива Никитична говорит, склонившись к его уху:

— Самая надёжная метка — посмотреть с любовью. И этого довольно... Когда луна закатится, все русалоч­ки в омут уйдут, а примеченная останется в белом теле и на берегу. Но сразу её хватать нельзя: за собой утянет. Надо в полдень прийти и взять — будет тебе самая вер­ная жена! Но обязательно, чтоб было бабье лето. Тог­да примеченные русалки, как совы, слепнут на солнце. А нынче вон всё моросит и моросит. Да всё равно хоть три дня, но тепло ещё будет!

Вдова рассмеялась и враз будто отдалилась. По-цар­ски она и ушла, не сказав более ни слова. Зарубин смо­трел ей вслед, ощущая восхищение и одновременно не­кое сожаление: было в этой женщине что-то колдовское! Она отошла уже шагов на полета и вдруг повернула на­зад, заставив насторожиться. Подошла, как-то пытливо пригляделась к Зарубину и смущённо засмеялась:

— Ещё тогда спросить хотела... Что у тебя с носом, дяденька?

— Боксом занимался...

— А-а... Больно было?

— Нормально...

— Значит, ты парень битый?

— Было, доставалось...

Дива Никитична снова будто бы приблизилась, оста­ваясь на месте.

— Почему холостой-то до сих пор?

Он чуть не сказал фразу, мол, тебя ждал. В последний миг схватил себя за язык, ибо сказать это хотел в шутку.

— Откуда ты знаешь? — спросил Зарубин. — Может, у меня три жены и семеро по лавкам?

— Не смеши меня. Я всё про тебя узнала, учёный...

— Да я тоже про тебя кое-что слышал. Например, го­ворят, колдунья...

Он постеснялся назвать её ведьмой, думал, обидится, но вдова вдруг улыбнулась:

— Не колдунья — ведьма я. Ты-то молока парного хо­чешь?

Отказаться — значило признать больной бред столич­ного целителя и фантазии Костыля по поводу приворотов.

— Хочешь проверить, не оборотень ли? — усмехнул­ся Зарубин.

— А как можно проверить?

— Говорят, достаточно окропить молоком...

— Глупости говорят! — отмахнулась она. — Если бы так просто можно было вычислить оборотней, их бы на свете не осталось... Пить-то будешь или нет?

— Спасибо, не откажусь, — Зарубин сам почуял, как дрогнул голос.

— Что такой несмелый-то? — усмехнулась Дива Ни­китична и подала бидон. — Пей!.. Ну что ты замер, дя­денька? Будто не из Москвы. Столичные все шустрые. Вон твой Фефелов...

Взмахнула коробкой с подарком и продолжать не за­хотела.

Зарубин открыл крышку, ощутил полузабытый дух парного молока и, выдохнув, приложился к сосуду...

0н уже забыл, когда в последний раз пил молоко вот так, только что из-под коровы, ещё насыщенное биологическим теплом животного. Студентов, выезжающих на практику, обычно предупреждали, чтоб они не зверствовали над своим организмом, не увлекались парным, и особенно сливками, сразу по-сле сепаратора. Понять состояние несчастного Шлопака было можно, но Зарубину всё шло на пользу.

Вдова словно услышала его мысли:

— Дяденька, ты сильно не увлекайся! — игриво преду­предила она. — Мне не жалко, но вред может случиться. Оставь русалочкам...

— Какой такой вред? — прикидываясь несведущим, спросил он.

И ощутил, как самый настоящий пьянящий хмель разливается по телу, будто на голодный желудок хватил бокал шампанского! Голова закружилась и приятно, сла­достно онемели губы...