Уильям Голдинг - Зримая тьма

Когда Сима понукали, он становился упрямым.

— Не хочу я никуда идти!

— Пройдись с Эдвином, дорогой. Свежий воздух тебе только на пользу пойдет.

— Никогда мне он не шел на пользу. И теперь не пойдет.

— Вставай, вставай!

— Не понимаю, чего ради… Ладно, Рут, если придут от Грэма, скажи им, что Гиббон [15] Гиббон Эдуард (1737-1794) — английский историк-просветитель. Основное сочинение — «История упадка и разрушения Римской империи» содержит основанное на детальном изучении источников изложение политической истории Римской империи и Византии. ( прим. верстальщика ) у нас все-таки неполный. Отсутствует один том «Произведений разных лет». Но зато есть полный «Упадок и крушение…» в хорошем состоянии.

— Первое издание.

— Цена за «Упадок» как договорились. На остальном новые ценники.

— Я запомню.

Сим надел пальто, шарф, шерстяные перчатки, мягкую шляпу. Они бок о бок зашагали по Хай-стрит. Часы на башне Культурного центра пробили одиннадцать, и Эдвин кивнул в их сторону.

— Вот здесь я его и встретил.

Сим не ответил, и они молча прошли мимо Культурного центра, на кладбище при котором еще оставались кое-какие надгробья. «Харольд Кришна», «Чанг и Детани — готовое платье», химчистка Бартолоцци, китайская закусочная «Мамма Миа». В дверях бакалейной лавки Сунда Синга один из братьев Синг певуче разговаривал с белым полицейским.

Храм и новая мечеть. Закрытый на ремонт Клуб либералов, стены исписаны и изрисованы сверху донизу. Не ходи стадом. Война чернозадым. Фагглстон — ремонт обуви.

Эдвин обогнул сикхскую женщину в цветастом наряде, частично скрытом под плащом. Ярдов двенадцать Сим пробирался за ним среди белых мужчин и женщин, ожидавших автобуса. Эдвин сказал через плечо:

— Когда я приехал после войны, все было по-другому, правда? Лондон еще не наползал на нас со всех сторон. Гринфилд был зеленой деревушкой…

— Да, если зажмурить один глаз. Викарием был Понсонби. Значит, ты здесь встретил своего человека.

— Я хотел взглянуть на деревянную скульптуру юного Стивена. Он делает успехи — правда, пойдет не слишком далеко. Но хоть какая-то польза от того, что это место переделали в Культурный центр. Там еще была выставка, как его, который насекомых фотографирует. Ты понял, о ком я говорю. Потрясающе. Ах, да — детский драмкружок репетировал эту вещь Сартра… ну, знаешь… «За запертой дверью» — в этом, в северном приделе…

— Ты имеешь в виду северный неф, где раньше хранили утварь для причастий.

— Ну, Сим, старая ты калоша! Ты даже никогда не причащался! Не забывай, что мы — многорасовое сообщество, и все религии суть одна.

— Попробуй сказать это в мечети.

— Что я слышу? И ты теперь ходишь стадом?

— Не ругайся. Этот человек…

— Я его встретил как раз там, где… нет, не там. Купель была с другой стороны. Но он стоял под западным окном, рассматривая одну из древних надписей.

— Эпитафий.

— Видишь ли, я преподаю литературу. И живу литературой. В сущности, вся школа ею живет. Вчера, после этой встречи, я внезапно подумал, когда рассказывал о хрониках Шекспира, — Господи, вот почему он не заботился о том, чтобы печатать все это барахло! Понимаешь, он знал. Должен был знать, правда?

— «Венера и Адонис». «Лукреция». И еще сонеты.

— Молодой человек, буква убивает. Кто это сказал?

— Ты нашел это среди напечатанного.

— Время от времени мы с ним умолкали. Я имею в виду, совсем умолкали. Во время одной из таких пауз мне пришло кое-что в голову. Понимаешь, эти мерзкие самолеты убили тишину; и я подумал, что если, если он сам, или мы вместе могли бы найти место, где сохранилась абсолютная тишина… думаю, потому-то он и пошел в Культурный центр. Искал тишину — и, конечно, не нашел. Так что мы не все время говорили. То есть я говорил. Ты когда-нибудь замечал, что я очень много говорю — настоящее недержание речи, разговор ради разговора? Так вот, этого не было. В тот момент не было.

— Ты рассказываешь о себе, а не о нем.

— Но в том-то все и дело! Какую-то часть времени я… в общем, я говорил на Ursprache. [16] Праязык (нем.) .

— По-немецки?

— Зачем ты… Боже, насколько проще было этим древним философам и теологам, говорившим на латыни! Нет, я забыл. На ней не говорили. Это было что-то вместо печатного слова — то, что ему предшествовало. Сим, я говорил на безгрешном языке духа. На райском языке.

Эдвин искоса бросил на Сима вызывающий взгляд и вспыхнул. Сим почувствовал, что его лицо тоже пылает.