Тюрэ Эрикссон - Белый мыс

Оке отложил в сторону сверток с носками и чистым бельем, который вручила ему бабушка, и стал около окна. Мимо мыса мчались мутно-зеленые валы с белыми барашками. Ему показалось, что он заметил на гребне волны что-то темное. Ветер притих на время, и послышался как будто слабый звук мотора.

Из бетонного здания вышел плотный мужчина в кожаной куртке и фуражке с теплыми наушниками. Он пристально разглядывал морскую даль в большой бинокль. Оке поспешил выбежать к нему и спросил, не видно ли лодки дяди Хильдинга.

– Идет, да глубоко сидит. Либо вытянули полные сети рыбы, либо корпус обледенел.

Вокруг Оке и весовщика столпилась целая куча рыбаков.

– Как, Андреас, справятся? Или выйти им навстречу на шхуне?

Налетевший снежный вихрь снова закрыл все белой завесой, но стук мотора все усиливался, заглушая плеск волн. Вдруг из пелены снега вынырнула лодка, направляясь прямо к пристани.

Дядя Хильдинг стоял на носу, готовый бросить чалку. Брезентовый плащ превратился в сверкающий панцирь, с зюйдвестки свисали длинные сосульки.

– Сети спасли? – крикнул весовщик.

– Потеряли семь штук. Из моих три совсем пропали, а от четвертой одни клочья остались, да и те едва подобрали, – отвечал дядя Хильдинг мрачно.

– Снастями потом займетесь, – заявил Андреас решительно. – Сейчас вам прежде всего надо согреться. У меня как раз кофейник вскипел.

– А глоток коньячку найдется? – спросил напарник дяди Хильдинга.

Он был плохо одет и страшно промерз за время долгих поисков в море.

– Грех было бы отказать вам сейчас, – ответил Андреас и повел их за собой в теплое вместительное складское помещение.

Набивая свою трубку и ожидая кофе, дядя Хильдинг расспрашивал Оке, как дела дома, в Мурет. Громкий телефонный звонок оторвал Андреаса от кухонного столика.

– Ну, какая цена сегодня? – спросил дядя Хильдинг, когда весовщик вышел из телефонной будки.

Андреас озабоченно покачал светловолосой головой:

– Еще с нас причитается за последнюю партию, что отправили в Стокгольм…

Напарник дяди Хильдинга недоверчиво рассмеялся. Уж этот Андреас – никогда у него не разберешь, шутит он или всерьез говорит!

– Вы что – не верите? За последние сутки не продано много рыбы, почти всю готландскую салаку вывалили обратно в море. А мы за перевозку все равно должны платить!

Дядя Хильдинг стукнул кисетом о стол, так что чашки зазвенели:

– И ты на это соглашаешься?! Мы тут снастями и здоровьем рискуем, выходим в море в мороз и шторм, и с нас же деньги брать!

– А что тут поделает союз, если горожане воротят нос от нашей салаки? – ответил Андреас.

Дядя Хильдинг посмотрел на него с усмешкой:

– Сразу видно, что тебе никогда не приходилось слоняться без работы по улицам большого города. Не то ты бы понимал, что есть тысячи людей, которые рады были бы иметь котелок салаки, да только им это не по карману.

– Чего ты из себя выходишь? Не может же наш рыболовецкий союз весь свет переделать?

– То-то, что не может. А не мешало бы, – ответил дядя Хильдинг. – Пусть бы сами оптовики вышли в море, а то они ни разу в жизни и сетей-то не ставили, а только деньги загребать умеют! Что до меня, то я теперь с места не сдвинусь, пока нам не станут платить за рыбу как следует!.. Передай маме, что я скоро буду дома, – добавил он, обращаясь к Оке.

Дядя Хильдинг хотел было сгоряча совсем отказаться от зимнего лова, однако дело кончилось тем, что он лишь перегнал лодку в Биркегарда, чтобы иметь ее под рукой на случай, если погода и цены на салаку переменятся к лучшему.

В водах около Скальвикена салака за последние десятилетия совсем перестала появляться, к тому же лову здесь обычно мешал ледяной барьер вдоль всего берега.

– В этом году лед совсем как в старые времена, – заметила как-то бабушка.

В тот день дядя Хильдинг отправился на охоту. Он вернулся домой с тремя нырками. С широких клювов стекали капли крови, рисуя красную цепочку на снегу.

– Двумя выстрелами уложил! – сообщил он горделиво и вспомнил по этому случаю самую короткую охотничью историю в Нуринге:

Бабушка усмехнулась и протянула птиц Оке. Была бы жизнь получше, она начинила бы их черносливом и зажарила в масле…

– Сходи на чердак, обери перья да сбереги их – пойдут на подушки, – сказала она.

Перепончатая кожа на утиных лапках казалась неприятно холодной на ощупь, и было больно смотреть на пробитые дробью ранки в красивых птичьих грудках. Однако выдернув первую горсть пуха, Оке стал уже предвкушать вкусный обед. Что, если бабушка все-таки зажарит их!