Майкл Каннингем - Избранные дни

Мужчина… Она была не из тех, никогда не гонялась за богатыми мужиками, даже в юности, когда от ухажеров не было отбоя.

Но так или иначе, она была здесь, в надежном уюте его спальни, высоко над городскими улицами. Было в этом — надо согласиться — что-то неправильное. Возможно, неправильное. Толика расчета. А разве нет? Она приобщала его к реальной жизни городских улиц, приятно щекотала нервы. Его самого она делал сложней и интересней. Взамен он давал ей… Что именно? — да все это.

И любовь тоже… Она и вправду любила его, а он, похоже, любил ее. Она много лет прожила без того, что можно было бы назвать любовью. Она не готовилась к встрече с Саймоном или кем-то, на него похожим, — но вот он тут как тут. Вот они, его пальцы, губы и брови; его благополучие и солидность; его потаенное «я», хрупкое, ранимое, временами негодующее, которое она чувствовала в Саймоне, думала, что читает по его лицу, когда он спит.

Саймон вышел голым из ванной и улегся в постель рядом с Кэт.

Он спросил:

— По-твоему, мальчишка перезвонит?

— Трудно сказать.

— Но предположить-то можно.

Она сказала:

— Если партнер однажды вступил с тобой в контакт, велика вероятность, что он захочет этот контакт продолжить.

Она так устала, что не могла противиться желанию позволить себе легкую скабрезность.

— Вполне логично.

— Следовательно, надо попытаться заместить собой предмет, на который направлены его эмоции. Если повезет, если очень повезет, ты станешь тем, кого он любит и хочет уничтожить. Он начинает перенаправлять все свои переживания на тебя.

Ни стыда ни совести. Это ведь даже не правда. Сексуальный треп.

— Так действуют психотерапевты, — сказал Саймон.

— И да и нет. По отношению к таким людям следует проявлять сострадание, но при этом и волю. Им обязательно нужен кто-нибудь, кто бы ими руководил. Голос, который звучит у них в голове, велит делать то, в правильности чего они сомневаются. Поэтому им нужен другой, новый голос. Возможно, поэтому-то они и звонят.

Может, хватит? Не пора наконец заняться сексом или, ничем не занимаясь, просто уснуть?

Он сказал:

— То есть ты пытаешься стать голосом, звучащим у них в голове?

Он пробежался пальцем по ее предплечью, как будто читал азбуку Брайля. У них, без сомнения, мог бы родиться красивый ребенок. Тельце цвета жженого сахара, упругие кудри на головке. Кэт, вероятно, еще не так стара для этого. Наверное, не так стара.

— Ага, — сказала она. — Вместо пришельцев, агентов ЦРУ, или кого они еще там слышат.

— Хочешь стать новым бредом, взамен приевшегося.

— Да. А если из этого ничего не выходит, подонка выслеживают и убирают.

Наконец-то. Саймон поцеловал Кэт и потянулся к ее груди.

В четверть четвертого Кэт проснулась. Она полежала минуть пять, стараясь снова уснуть, поняла, что толку не будет, и вылезла из постели. Пошла в гостиную, достала из сумочки «Листья травы» и принялась читать.

Отложив книгу, она подошла к окну, взглянула на погруженный в сон Нью-Йорк. С двадцать третьего этажа он выглядел красиво и немного нездешне — огни, тишина и те несколько звезд, которым удавалось пробиться сквозь повисшее над городом марево. Прямо перед ней светились окна Трибеки, [22] Трибека — бывший трущобный, а ныне живописно-фешенебельный район в Нижнем Манхэттене. Его название — сокращенное «треугольник не доходя Кэнал-стрит» (Triangle before Canal Street). а дальше — только пустое небо.

Где теперь этот мальчишка? Спит? Навряд ли. Кэт представила, что он тоже бодрствует, как она сама, и смотрит в какое-то другое, свое окно.

Люку теперь было бы двенадцать. После его смерти она не сомневалась, что он не исчез, а находится где-то, — так же, как, забеременев, не сомневалась, что он уже живет внутри нее. Она никогда не верила в Бога. Она не позволила скорби загнать ее в церковь. Обращение к Богу скорее всего помогло бы, но пошло бы против ее природы; в лучшем случае оно означало бы ни с того ни с сего, в истерическом порыве принять нечто, чего она старательно избегала все свои детские годы. Ты взял у меня ребенка — хорошо же, но не надейся, что я скрою лицо за вуалью и грохнусь на колени перед статуей. Не надейся, что я стану хлопать в ладоши и распевать псалмы. Проделать все это было бы изменой самой себе.