Стивен Фрай - Пресс-папье

В итоге я с благодарностью перебрался от стойки бара за столик, заказал салат из нежного куриного филея и углубился в дешевенький детектив. Представить себе, что у курицы имеется филейная часть, да еще и настолько обширная, что из нее можно выбирать части понежнее, мне трудновато; полагаю, все дело тут в симпатичном пристрастии американцев к сочинению хлестких, неслыханных доселе названий для приготовляемых ими блюд. Мы довольствуемся, как языком кулинарии, французским, американцы же находят его немного жеманным. И, думаю, они правы, поскольку «Печеный желудок небрасского борова с закваской и молотыми клешнями крабов из штата Мэн» звучит куда более мужественно и аппетитно, чем, скажем, « noisettes d'agneau à la Grecque dans am coulis de pamplemousse [165]».

Итак, я сидел там, уютно и блаженно погруженный в мой собственный мир, ибо одинокий ужин есть, безусловно, одно из утонченнейших наслаждений, какие способна предложить нам жизнь, когда над столиком моим проплыл знакомый, пусть и не английский голос. Голос, едва ли не более всех прочих привычный для людей моего поколения. Голос человека, в течение двадцати пяти лет ведшего собственную телепрограмму; человека, чье имя множество раз фигурировало в списке десяти лучших английских грамзаписей; человека, которого любовно вышучивали и имитировали чаще, чем кого бы то ни было из людей его времени. А помимо этого, голос, который я менее всего ожидал услышать в ресторане «Поло» отеля «Беверли-Хиллс».

Голос Рольфа Харриса. Почему именно он показался мне столь не вяжущимся с тамошней обстановкой, я не знаю, однако меня, точно влажным горным воздухом, овеяло целительной тоской по родине. Я мигом забыл об Америке с ее стоящей миллиарды долларов индустрией развлечений, о странных названиях ее блюд и невразумительном этикете ее отелей. Рольф Харрис находился рядом со мной, и я вдруг осознал, что я – англичанин и никем другим никогда не буду.

И пусть все наше зарубежное влияние сводится теперь к машинам марки «Астон Мартин» и шляпам миссис Тэтчер, магнетическое притяжение родины обладает силой, с которой ни доллары, ни салат из авокадо тягаться не могут. Когда вы блуждаете, сбившись с пути, по дебрям Патагонии, вид помятой коробки из-под «Шотландской овсянки» способен затронуть в вашем сердце такие струны, до каких ничто другое и дотянуться-то не способно. Когда вы одиноко ужинаете в ресторане «Поло», раскатистый голос лучшего из сыновей Австралии манит вас домой, точно далекий маяк.

И едва восхитительный баритон Рольфа Харриса наполнил мой слух, как я поднялся из-за столика, бегом пронесся к стойке портье и попросил вызвать его к телефону. Это было самым малым, что я мог сделать.

В реакционные шестидесятые, примерно в то время, когда только еще начинали вызревать плоды «Доклада Волфендена», [166]ходил глупый анекдот о некоем Джорди, который посетил посольство Австралии, получил от врача все необходимые уколы, упаковал вещички и продал дом, намереваясь начать новую жизнь в Южном полушарии. Уже в аэропорту репортер берет у него интервью и спрашивает, почему он надумал покинуть «старую родину».

«Ну, – отвечает Джорди, – двести лет назад гомосексуализм карался в нашей стране смертью. Сто лет назад за него давали два года каторжных работ. Пятьдесят лет назад – сажали на полгода в тюрьму. А теперь его узаконили. Вот я и решил смыться отсюда, пока его не объявили обязательным».

Анекдот, прямо скажем, нездоровый, не просвещенный и просветить никого не способный – и уж тем более не смешной. Однако он ценен тем, что заставляет нас задуматься вот о чем: какие из происходящих в стране изменений способны вызвать у человека желание покинуть ее? Обычные мотивы эмиграции связаны с отсутствием возможностей, налогами, семейными обстоятельствами, но можно ли представить себе некую законодательную меру, которая заставит человека покинуть Британию не по финансовым соображениям, а просто из отвращения?

Сам я начал размышлять над этим в начале нынешней недели, поскольку давно дал себе обещание, что, если в нашей стране будет когда-нибудь вновь введена смертная казнь, мне, к сожалению (во всяком случае, к моему), придется свернуть мои шатры и тихо удалиться в ночь. Я это к тому, что жить в стране, которая опять начала приговаривать своих подданных к смерти, что-то уж слишком неприятно. Как может человек, считающий себя англичанином, высоко держать голову, если в глубине его сознания сидит мысль о том, что на какую-то часть заплаченных им в виде налога денег покупают веревку, имеющую назначением переламывать шеи другим людям? Позорище попросту немыслимое. Оказавшись в обществе людей, живущих в цивилизованных странах, я бы не знал, куда мне глаза девать от стыда.