Катрин Панколь: Я была до тебя

— В губы. Это не сестра и не приятельница, я тебя уверяю. Я поскорей отвернулась. Он меня не узнал. В конце концов, мы и виделись-то всего раз, у тебя, и то недолго. Он мог меня и не помнить, но я-то его хорошо запомнила. Сфотографировала!

— Ты уверена? — несколько раз переспросила я.

— Абсолютно. Я их пропустила вперед себя, в зале села за ними и весь фильм глаз с них не спускала. Не спрашивай меня, о чем был фильм — я его не смотрела. Он ей что-то говорил, целовал ее, я думала, съест, а она к нему прижималась. Похоже, она в него втюрилась…

— А кто не втюрится в мужчину, который готов ради тебя на все? Который засыпает тебя подарками? Смотрит на тебя как на восьмое чудо света? Ей тоже придется падать с высоты…

— Как ты, а? — спросила меня Шарли. — Справишься?

Я утвердительно кивнула головой. Надо же ее успокоить.

Я совсем не была уверена, что справлюсь.

Я вернулась к себе и поступила в точности как мой голубь.

Свернулась в клубок и стала ждать, когда это пройдет.

Интересно, а у людей несчастная любовь лечится?

Я вспомнила обо всем. Тысячу раз прокрутила в голове фильм о нашей любви. Вспомнила, как тысячу раз задавала себе одни и те же вопросы. Почему мы целуемся так неистово? В чем причина нашей страсти? От ответа на них зависело будущее нашей любви…

Я хотела знать. Для меня это имело огромное значение.

Почему мы с первого взгляда ощутили такую острую жажду друг друга? С первых слов, сказанных на обычной вечеринке, банальном сборище равнодушных и спешащих куда-то людей?

Мы узнали друг друга…

Но что именно мы увидели друг в друге?

Сегодня я знала ответ. В любой истории любви мы никогда не остаемся вдвоем, с глазу на глаз. Наша щедрая свобода воображаема. За нами теснятся другие — многие и многие, любившие до нас. Это длиннющая цепь злобных каторжников, которая тянет нас назад, отравляя нам душу старыми ссорами и старыми обманами, дразня своими уродливыми масками и пустыми бессильными сердцами. Матери и отцы, бабки и деды, прабабки и прадеды. И так далее.

Сами того не зная, мы тащим на себе груз их страхов и тревог, обид и ненависти, несбывшихся надежд и зияющих ран, груз их разочарований, а главное — ту смертоносную пилу, которая визжит у нас над ухом: больше я на эту удочку не попадусь, ни за что, ни за что. Как будто любовь — это война, беспощадное сведение счетов и вечная схватка за наследство. Их много, и все они беззвучно нашептывают одно и то же: «Я был (или была) до тебя». Они толкают нас, влезают в нашу жизнь, назойливо гнут свое и застилают нам горизонт.

Мы любим так, как наши матери любили нас.

Мы тащим на спине своих матерей. Их неумение любить или избыток их любви.

Мне было безумно трудно научиться принимать любовь, а почему? Потому что я ничегошеньки не знала о любви. Мне пришлось все осваивать заново, как дети учатся ходить, читать и писать, плавать, есть с помощью вилки и ножа, кататься на велосипеде… Он взял на себя роль учителя. Терпеливого и влюбленного. Как мать склоняется над тетрадкой сына, хваля за успехи, поощряя старательность и указывая на ошибки.

Напротив, он был завален любовью, утоплен в любви, удушен любовью. Сведен к нулю. Раздавлен идеальным образом, который она вечно держала у него перед глазами, как кусочек сахара возле собачьего носа.

Все мы несем в себе своих матерей. Наши матери внедряются в нас, и мы должны от них освободиться, иначе превратимся в убийц. Ты убиваешь меня любовью, я убиваю тебя нелюбовью…

Я была для него пустым местом. Он сам этого не знал, но я не имела ровным счетом никакого значения. Он любил не меня. Он представлял себе идеальную женщину. Ему годилась любая — при условии, что он вылепит из нее что ему нравится. Как его мать лепила из него то, что хотелось ей. Он ее не интересовал. Ее интересовала только она сама.

Он держал меня за руку, вел меня. Он дал мне очень много. Но он никогда не видел и не слышал меня. Он сделал из меня свою креатуру, как она из него — свою.

Когда я протестовала, он говорил: «Тсс… тсс…» — и приказывал мне молчать, слушать его и делать, как он велит. «Я такой, какой есть, — безапелляционно заявлял он. — Или ты принимаешь меня целиком, или нет».

А я, больше всего нуждавшаяся в том, чтобы на меня просто посмотрели, поддалась.

Я была зачарована.

Но это не любовь.

Любовь — это взгляд, которым другой человек смотрит на тебя и видит в глубине твоей души невидимые тебе шипы и колючки, извлекает их и показывает тебе. Чтобы сделать тебя богаче, выше и свободней. Взгляд истинной любви делает из тебя нового человека, дает тебе ощущение простора, по которому ты можешь передвигаться, опьянев от счастья и гордости. Я — это я, и я иногда бываю замечательным человеком, а иногда — не очень.