Катрин Панколь: Я была до тебя

— А она? — В ее голосе ясно слышалось желание уязвить. — Неужели она тебя терпит? Ну, она просто уникум!

И, расхохотавшись, она обняла тебя за шею жестом собственницы. Он был моим, говорил этот жест, и я хочу, чтобы все об этом знали.

Что я могла после этого сказать? Что сделать?

Мы вышли из магазина. Лихорадочное возбуждение оставило тебя. Мы шли не торопясь. Мы больше не раскалывали толпу, но позволяли ей нести нас — всем этим туристам, не выпускающим из рук путеводителя, детишкам, затевавшим игры под ногами у прохожих, родителям, фланирующим под ручку, замирая перед витринами и подставляя лица майскому солнцу. Мы шли рядом, но врозь — каждый сам по себе, каждый во власти своих мыслей.

Ты отнял у меня книгу — сам понесу! — но я не возражала. Я слишком устала. Меня охватило поганое чувство, что я опять проиграла.

Мы медленно продвигались вперед, я уныло смотрела себе под ноги.

Еще вчера я была сильной и легкой, я верила, что мы с тобой вступаем в долгое триумфальное шествие. Еще вчера я не сомневалась, что во всех неудачах виновата я сама, и если я отвергаю твою любовь, то исключительно по собственной глупости. Еще вчера меня переполняли храбрость и отвага. Я изгнала своего врага, своего ужасного врага. Приготовилась к новенькой, с иголочки, любви. Только ты и я. И никаких убийственных призраков.

Шагая под арками улицы Риволи, я больше ни в чем не была уверена.

Я сомневалась, хватит ли у меня сил победить твои призраки.

Я вышла на проезжую часть и остановилась.

Не пойду дальше. Стоп.

Ты приблизился ко мне, раскрыв руки в широком отцовском жесте, но я не бросилась к тебе. Наша бешеная гонка вернула краски на твое лицо, и щеки у тебя пылали. Ты запыхался, по вискам стекали капли пота. Ты смахнул их тыльной стороной ладони, не глядя на меня.

Я так и стояла, полная упрямой решимости не сходить с места. Главное, не прикасаться к тебе. Не задеть ни клетки твоего тела.

Ты молча окинул меня взглядом и стал ловить такси.

Машина затормозила в нескольких метрах впереди, и ты бросился к ней.

Успеть, пока она вновь не отъехала.

Я не спеша двинулась за тобой. Я больше не собиралась никуда мчаться.

Я видела, как ты бежишь.

В раздувшейся черной куртке, загребая черными мокасинами по асфальту. В руках ты держал мою книгу. Как неуклюже ты бежал…

Я смотрела тебе вслед и вдруг увидела.

Я увидела неловкую, неповоротливую женщину. Пожилую грузную женщину, с одышкой от избытка веса, в слишком теплом пальто, в грубых тяжелых ботинках. Женщину с необъятной задницей и слоновьими ногами в плотных чулках, какие продаются в специальных магазинах для лиц преклонного возраста, на бегу подкидывающую руки, похожие на китовые плавники.

Ты бежал, как одутловатая толстая старуха.

Я смотрела, как ты бежишь, и видела не легкого на подъем мужчину, способного достать с небес звезды и бросить их к моим ногам, не свободного и сильного мужчину, обещающего мне новую, ничем не отягощенную жизнь, на которой золотыми буквами будет выведено мое имя, а старую жирную тетку, камнем виснущую на тебе, не дающую шагу ступить, вцепившуюся в тебя намертво, не оставляя надежды на освобождение. Эта старуха уселась у тебя на спине, завладела твоим телом, твоей жизнью, твоими мечтами и твоей любовью.

Это она стояла передо мной, враждебно глядя на меня злыми, безобразными, страшными глазами.

Сев в такси, я поняла, что в ловушке. Эта старуха и ты, вы взяли меня в заложницы.

Она сидела между нами. В своем толстом пальто, с широченными бедрами и низко опущенными плечами. Сидела и отдувалась. Обмахивалась, одну за другой расстегивая пуговицы. Сунула руку под мышку, пригладила волосы и назвала таксисту мой адрес. Потом повернулась ко мне и смерила меня самоуверенным оценивающим взглядом. Успокоилась и шепнула мне на ухо: я была до тебя, девушка.

Я вздрогнула, забилась в самый угол, а когда ты придвинулся, чтобы меня обнять, чуть не заорала: ко мне тянула руки противная старуха.

Сказать тебе об этом я не могла. Никак не могла. Слишком это оказалось личным. Слишком страшным.

К тому же ты, я не сомневалась, ни о чем не догадывался. Ты не желал ничего знать. Ты хотел одного — забыть о всепожирающей материнской любви.

Твоя мать требовала от тебя совершенства во всем и хотела, чтобы и вокруг тебя все было совершенным. А ты носил ее в себе. Таскал у себя на спине. Она въелась в твою плоть и кровь. В твою кожу — не хуже татуировки. И не отпускала тебя ни на шаг.