Катрин Панколь - Я была до тебя

— И ты сейчас же приписывала ему все мыслимые и немыслимые достоинства, возводила его в ранг идеального мужчины и возносила на вершину пьедестала. Что ему еще оставалось, кроме как катиться оттуда кубарем? А ты начинала его ненавидеть и мучилась оттого, что дала себя провести. Но ты сама себя провела…

— Я влюблялась не потому, что мужчина выглядел привлекательным, или у него был толстый кошелек, или он ворочал большими делами… Я влюблялась в того, кто на меня посмотрит. Если на меня смотрят, значит, я чего-то стою. Ради того, кто на меня посмотрел, я бы гору свернула.

— А ради меня свернешь гору?

— Ради тебя я сверну все горы на свете. Я изменю течение рек, растоплю ледники и напою тебя талой водой, я подую на вечные снега, и они взметнутся вверх и опустятся на твой пылающий лоб, чтобы его остудить.

— И ты правда сделаешь все это?

— Это и многое другое. Я докопаюсь до глубин твоей души и извлеку на свет сокровища, о которых ты даже не подозреваешь. Я сниму ядра с твоих ног, разомкну цепи, которые мешают тебе расти, я прикоснусь губами к самым страшным твоим ранам, и они исцелятся, как по волшебству. И ты станешь свободным и сильным, красивым и всемогущим.

— А потом настанет день, когда неизвестно почему ты зашвырнешь меня обратно в пустыню, где я умру от жажды и горя…

— Настанет день, когда я — прекрасно известно почему, — соглашусь полюбить тебя по-настоящему. Потому что это ты. Я хочу, чтобы с тобой у меня получилось. Я устала. Устала до бесконечности повторять одну и ту же историю. Я открою тебе свои самые сокровенные тайны, чтоб быть уверенной, что я тебя не прогоню. Я объясню тебе, почему у меня меняется настроение, на каких винтиках и колесиках действуют мои желания. Я ничего от тебя не утаю.

Он так заботился обо мне, мужчина в черном с точеным профилем.

Старательно, нежно, щедро. Я вытаращив глаза принимала его спокойные дары, которые походили на меня самое и ложились на сердце, душу и тело словно вторая кожа. Как вывороченная и потрескавшаяся от засухи земля, я пила его любовь и постепенно становилась собой.

Он смотрел на меня, и под этим взглядом я превращалась в гиганта.

Мы оба были гигантами, властвовавшими над миром. Вселенная казалась нам слишком маленькой. Мы разворачивали ее, как карту, и разгуливали по ней — всесильные, бесстрашные, нахальные, перескакивая от одной пещеры с сокровищами к другой. Мы не ведали скуки и усталости, в любую секунду были готовы сорваться с места. На опасности мы плевали. Мы были непобедимы. Нам принадлежала вечность.

— У тебя что, голова болит?

Он уехал на несколько дней. Я лежала в постели, со всех сторон окруженная его подарками — в его черной майке, еще хранящей запах горячих подмышек, с горлом, закутанным его черным шарфом, с телефоном в руке.

— Я вышлю тебе чек, купи аспирин…

Он возился со мной. Склонялся над моей колыбелью. Никогда не приходил с пустыми руками. Я стала его ребенком, его новорожденной малюткой, уютно укладывавшейся в его ладонях. Потом он брал меня на руки и превращался в другого человека, загадочного, иногда страшного, иногда мягкого, грубого или терпеливого, и увлекал меня за собой, открывая мне, пораженной, множественность моего «я». Он никогда не бывал тем же самым, как и я рядом с ним. Я постучала по дереву: пусть продлится это счастье. Пусть никто и никогда не обрежет ему крылья.

Вот что я хочу знать: как у тебя было с «другими»?

С женщинами, которых ты любил до меня.

Расскажи мне о них. Все расскажи. Я согласна разодрать себе грудь, обнажив сердце, лишь бы потом оно наполнилось гордостью за то, что я всех вытеснила, всех заменила.

Я склонилась к тебе и прошептала свой вопрос.

Ты лежал в постели. Обхватил руками мою голову и уставился на меня взглядом своих черных глаз. Заговорил громким голосом, рубя слова, как будто впечатывал их в мой мозг наподобие священных заветов на скрижалях.

— Ты первая. Первая, кого я люблю всеми силами души. Остальные были случайностью. Черновиком, который я выбросил. Сделкой, если хочешь. Я ждал тебя. И я не хочу говорить о других.

— Нет уж, не увиливай! Расскажи! Ты же знаешь, что я не расстроюсь.

— Я не желаю о них говорить! Я не ты, я не могу рассказывать все. И вообще, нечего тут рассказывать.

Я умоляла тебя, прижималась к тебе, обнимала обеими руками и обеими ногами. Я пыталась тебя разнежить, проникнуть к тебе в сердце и вырвать у тебя признание. Но ты только отмахнулся широким раздраженным жестом: