Катрин Панколь - Я была до тебя

— Ничего не ощущаю, — говорила она. — Я хочу почуять эмоции, дрожь, движение. От всего этого веет сочинением отличницы. Неужели вы и в жизни такая же? Дисциплинированная и холодная?

Я трясла головой.

— Ну так что же вы? Сорвите свои запоры! Дайте мне запахи, крики, свет, холод, жару. Не будьте такой прилизанной! Слишком это все отдает пансионом и приличным обществом. А вы сама где во всем этом? Вас там нет. Я вас не вижу и не слышу. Там нет вашей точки зрения. А я хочу, чтобы вы взяли меня за руку и повели за собой. Я хочу, чтобы вы рассказали мне, как люди едут в метро, веселые или затурканные, каково зимой на улице, когда по ветру летает бумажный мусор, как мужик злится и у него на лбу надуваются вены, как женщина ждет на террасе кафе мужчину, которого она любит и который никогда не придет. Наблюдайте. Описывайте. Не говорите, а показывайте. Найдите такую достоверную деталь, которая позволит мне довообразить всю вашу историю, проникнуть в ее нутро.

И она протягивала мне мой текст. Я опять засела за машинку. Уставилась в клавиатуру. Жизнь! Моя точка зрения на жизнь! Если б я еще знала, что именно я думаю о жизни! Тогда все было бы просто. Я упорно всматривалась в себя и не находила там никого.

Я не думала, я реагировала. Агрессивно, враждебно, покорно, трусливо, испуганно — в зависимости от ситуации. Мелкий дикий зверек, который, почуяв опасность, вздымает дыбом шерсть на загривке, режет кур и удирает, едва заслышит чьи-нибудь шаги.

Она не ведала жалости. Выметала вон штампы, как крестьянин гонит из норы лису.

— Машина не урчит. Гроза не грохочет. Зима не накрывает землю снежным покрывалом. Тревога не сжимает сердце. Табу, табу, табу! Покажите мне засуху, описав дорожную обочину; дождь — заставив меня шлепать по грязи; страх — превратив рассказчика в заику; дайте мне увидеть покорность в наклоне затылка, а вожделение — в прищуре горящих глаз. Человеческие реакции, образы, звуки и запахи! И тогда из ваших текстов хлынет чувство! Оно брызнет из каждой детали, которую вы вытащите из своей памяти, из каждого взгляда, который вы бросите на происходящее вокруг вас. Из вашего взгляда!

Я по-прежнему ничего не понимала. Слишком большое уважение я питала к словам, написанным на бумаге. Ну не могла я трясти их и выпихивать в повседневную жизнь! Пользоваться словами как инструментом? Какое кощунство! Слово — это нота священной музыки, воздушная, легкая, благоухающая ладаном и Богом. Я оробела. Я прочла слишком много блестяще написанных книг, заполнявших полки библиотеки, в которую я записалась девчонкой, едва научившись читать. Они смотрели на меня свысока, и, протягивая руку за одной из них, я всегда колебалась. Чтобы избежать необходимости выбора, чтобы никого не обижать, я стала читать по алфавиту. На Бальзака у меня ушла уйма времени. А Кронин! А Дюма — отец и сын! А Золя! А Толстой! Над «Анной Карениной» я плакала. Рыдала взахлеб. Когда Анна с помощью старого дворецкого тайком прокрадывается в огромный особняк в Санкт-Петербурге, чтобы увидеться с сыном, и тут ее застает муж… Я тряслась в темноте своей спальни — читала под одеялом, с фонариком, — потому что в то же самое время входила в комнату Сережи. Я была и отчаявшейся матерью, и полусонным несчастным мальчиком. Я слышала все: и звон бубенчиков остановившейся у крыльца коляски, и тяжелый скрип открывающихся дверей, и шуршание нижних юбок под платьем, и быстрый стук шагов по парадной лестнице. Я вдыхала горячий запах детской ночной сорочки, ощущала следы от подушки на его жарких щеках, глотала теплую соленую влагу его слез и напрягала слух, боясь, что вот-вот раздастся решительная поступь Каренина и я встречу его безжалостный взгляд, который одним немым жестом низведет мою героиню до положения неверной жены, отвергнутой всеми. Как у Толстого это получалось? Жаль, что он уже умер и я не могу его об этом спросить. А Набоков? «Лолита», которую я читала по-английски, чтобы попробовать на вкус каждый слог, прижимая его кончиком языка к нёбу. В предисловии он пишет: «Пестуйте детали, божественные детали». Божественные детали.

Однажды подтянутая блондинка вынула из ушей серьги, подкинула их в ладони и предложила мне выполнить одно упражнение.

— Сейчас вы расскажете мне, как проходил ваш обед с тем человеком, что вас преследовал. Вы понимаете, о ком я.

Я качнула головой.

— Я видела все его выкрутасы вокруг десятков молоденьких сотрудниц, но я хочу знать, как конкретно он действовал. Покажите мне его самодовольство, похоть, грубость, спесь. Давайте, вперед! И — ни одного из тех слов-абстракций, которые я только что употребила! Только детали! Только конкретные вещи!