Алексей Швецов - Как я съел асфальт

Внутренне Саша был готов к этому. Причем всегда готов. Он отчетливо осознавал, что Инна не создана для того, чтобы принадлежать лишь одному мужчине, тем более ему. Саша твердо и осмысленно понимал, головой понимал, что эту игру в одни ворота пора прекращать, но сердце, сердце любило, надеялось и болело. Магия чувств была непоправимо нарушена. Оставалась одна всепоглощающая страсть. Страсть и ревность, заместившая собой любовь. А еще появилась злость на себя и на весь мир.

Потом случилось непоправимое. Саша был в ванной, когда затрезвонил его сотовый телефон. Он умывался, фыркал и брился. К телефону подошла Алла. На дисплее высветилось имя Иннокентий. Алла вытерла влажные руки о передник и поднесла телефон к уху…

Звонившая женщина попросила к трубке Сашу.

– А кто его спрашивает? – с замирающим сердцем спросила Алла.

– А это Инна. Саша говорил, что у вас в семье прогрессивные отношения, что у вас свободная любовь.

– Да, – едва смогла прошептать в трубку Алла. – Именно свободная любовь.

– Тогда передайте Саше, что завтра я не смогу с ним встретиться.

Алла пошла на хитрость и упросила Инну подробнее описать их отношения с Сашей:

– Мне так… просто женское любопытство.

И Инна рассказала все.

А потом все кончилось. Кончилась Сашина любовь. Точнее, она не ушла. Она поселилась в нем навеки. Навеки это чувство затаилось в сердце непрошеной гостьей, и Саша как одержимый цеплялся за это чувство. Но отношений между Инной и Сашей больше не было. Ничего больше не было. Совсем ничего. Ни эсэмэсок, ни звонков, ни тем более встреч.

Лишь спустя год отношения с Аллой наладились. Точнее, не наладились, а перешли в стадию мирного сосуществования. А Саша больше старался не вспоминать о том своем чувстве, о своей любви.

А сейчас Саша стоял между зеркал. Стоял и вглядывался в бесконечность, так пугавшую его в детстве. Всматривался в бесконечность, теперь казавшуюся пустотой, точнее, пустой, никому не нужной пустотой. Холодной и безжизненной. Саша вспомнил ту свою самую любовь и не мог понять, не мог постичь, что заставляло его совершать все эти глупости? Зачем? Кто управляет им? Кто вращает землю и вертит людьми? И главное, в чем логика? Неужели жизнь – хаотическое движение элементарных частиц в пустоте, точнее, в вакууме?

Рой вопросов неизменно вертелся вокруг Оли. Оля никогда не была замужем. Интересно, испытывала ли она такое же чувство, через которое прошел Саша? Любила? Ревновала? Оказывается, Саша совершенно ничего не знает о ней! Он даже не помнил цвет ее глаз.

Мыслей было много, точнее, очень много, и каждую надо было подумать и даже хорошенько обдумать.

А потом Саша пошел в кабинет. Пустые коридоры напрягали своей пустотой. До конца перерыва было еще двадцать минут. Он закурил.

Саша только курил у окна и пил чай, или ему казалось, что он пил чай, а на самом деле только курил у распахнутого окна. Он стоял в одной рубашке напротив окна, но не чувствовал ни холода, ни прохладного осеннего ветра. Он вообще ничего не чувствовал. Не чувствовал дыма своей сигареты, не чувствовал и вкуса этого дыма.

А когда он курил, глядя на многолюдную улицу, он почувствовал тоску и одиночество. Еще он почувствовал, что вместе с сигаретным дымом изо рта вылетали секунды, на которые сигарета сокращала его жизнь.

Он загасил окурок и с каким-то ожесточением скинул со стола недочитанную «Рубашку». А потом пришла мысль, и Саша ее тут же подумал. Подумал он о том, что не очень любит читать книги общепризнанных классиков. А еще больше его раздражали «живые классики». Не то чтобы Саша хотел, чтобы они стали мертвыми, а просто он делил писателей на плохих или хороших, а не на мертвых и живых. Саша считал и даже был отчетливо уверен в том, что сами читатели должны были определять, классик писатель или не классик.

А вот поэты Саше нравились. Но не все, а только те, которые нравились. А которые не нравились, те и не нравились. Зачем ему будут нравиться те поэты, которые не нравятся? Нет, Саша был последовательным человеком, человеком грамотным и разумным. Поэтому ему нравились исключительно те поэты, которые нравились, а не другие, про которых он мог сказать, что они ему не нравятся.

Саша хотел сочинять стихи и даже больше, чем в детстве, хотел рисовать. Он часто представлял себя за большим письменным столом, обязательно с потухшим окурком в зубах, перед полной пепельницей и обязательно с чашкой кофе в руке. А еще он представлял себя в большом белом кабинете. Через распахнутую створку почему-то зарешеченного окна доносится запах осенних листьев. Сквозь морозную свежесть в самый нос проникает аромат цветущей черемухи. А он, Саша, пишет. Работает, ковыряя в ухе авторучкой. Ковыряет ручкой и одновременно пишет. Пишет гениальные стихи, способные перевернуть мир и помутить рассудок.