Маша Царева - Девушки, согласные на все

Эмма засопела:

– Да, мое кольцо. Бабушка подарила на окончание школы. Сейчас поднимусь.

Один прыжок – и Филипп оказался за камерой. Полыхнул свет – включились осветительные приборы. Эмма была уже совсем близко, когда Филипп кивнул стоящим в стороне актерам и еле слышно прошептал:

– Действуйте.

…Он наблюдал за происходящим через видоискатель. Сейчас он был как будто бы и не человеком – сопереживающим, шокированным ужасной сценой, разворачивающейся у него на глазах, испуганным, – он был роботом. Он словно слился с собственной полупрофессиональной, изрядно поношенной камерой, они представляли собой единый умный и талантливый механизм, единственной задачей которого было в подробностях фиксировать все происходящее перед ним.

Эмма кричала так, словно ее заживо варили в кипящем масле, от этого гулкого, размноженного эхом вопля у Филиппа даже уши заложило. Хорошо, что дурачок Валера догадался зажать ей рот ладонью. Видимо, девчонка больно укусила его за руку – идиот морщился, но терпел, – и сдержанный его сильной рукой вопль превратился в хриплое мычание.

– Хорошо… отлично, – время от времени бормотал Филипп. – Тошик, отойди вправо, ты ее от меня загораживаешь.

Видимо, у мрачного Тошика и впрямь давно не было женщины – он старался на славу, решительно оттесняя от Эммы готового к бою Рената. О сценарии уже никто не вспоминал. Красивое белье, которое Филипп приобрел специально для этой съемки, было порвано возбужденными мужчинами, клочья тончайшего кружевного бюстгальтера висели на грязных перилах.

В какой-то момент Эмма посмотрела прямо в камеру – казалось, она пыталась в глаза ему заглянуть, спросить: что же я тебе такого сделала, за что ты меня так?

Но на Филиппа эти дешевые бабские приемчики не действовали. Все притворство, все вранье. Она только притворяется, что ей неприятна близость трех мужчин, а на самом деле получает удовольствие. Филипп это точно знал.

Он смотрел на давно обессилевшую и переставшую сопротивляться Эмму и вместо нее видел ту, другую… Сколько раз он вот так же наблюдал, как ее знакомое вдоль и поперек тело терзают самые разные мужчины. Как больно было видеть ее сладострастно выгнутую спину, плети ее рук, обнимающих чужое, потное от сладкой усталости тело. Ее сухие тонкие губы, искривленные в бессмысленной улыбке. Ее полуприкрытые глаза. Ее разметавшиеся по чужой подушке волосы.

Он ненавидел ее в такие моменты. Ненавидел!

…У Азии появился любовник. Филипп сразу это понял. Она изменилась. Эти томно блестящие глаза, этот влажный порочный взгляд, упирающийся в заоконный пейзаж. Длинные телефонные переговоры загадочным полушепотом… Как только Филипп под каким-нибудь предлогом выходил в коридор, Азия вешала трубку и с самым независимым видом объясняла:

– С подружкой болтала.

Подружек у нее не было – женщин Азия терпеть не могла.

Дальше – больше. Она не приходила ночевать. Филиппу не спалось до рассвета – время от времени его обволакивала ватная болезненная дрема. Он машинально протягивал руку в надежде коснуться ее жестких, пряно пахнущих волос, но неизменно натыкался на холодную несмятую подушку и тотчас же, раздосадованный, просыпался.

Появлялась Азия под утро – она тут же запиралась в ванной и долго – слишком долго! – напевала под звук струящейся воды.

«Что она там делает? Чей запах смывает с себя?» – думал Филипп, прислушиваясь к ее неумелому пению. А она выходила из душа замотанная в старенькое ветхое полотенце, бесшумно, как кошка, кралась к кровати и, стряхнув полотенце на пол, ныряла под одеяло и мгновенно проваливалась в сон.

Филипп, сам не зная почему, ни разу не дал ей понять, что не спит. Он притворялся, играл – по его лицу блуждала младенчески безмятежная улыбка. Зря, наверное, старался – Азия на него даже не смотрела.

По утрам она выглядела беззаботной и свежей – не было у нее ни сиреневых теней под глазами, ни анемичной бледности лица. Совсем напротив, после бессонной ночи она выглядела посвежевшей, точно роза после дождя.

А однажды Филипп приметил на ее тонкой шее пламенеющее пятно.

– Что это? – спросил он обреченно, так как на самом деле у него не возникло никаких сомнений в происхождении синяка.

– Это? – Азия коротко рассмеялась. – Да так, не обращай внимания. Брошкой укололась, наверное, попала в сосуд.

Брошек она не носила, колец и сережек (кроме того заветного колечка) – тоже. Считала женские побрякушки одним из проявлений непозволительной вульгарности.