Алексей Андреев - Среднерусские истории

В юности Безрукова, как и многих, не миновало увлечение научной фантастикой. Чтение о придуманных мирах было хорошим противоядием от скудности и убогости окружавшей жизни. Стоило открыть книгу – и сразу исчезали вечно сырая темная комната на первом этаже дощатого барака, вездесущие крысы и тараканы, пьяный гундёж отца, униженно-покорные ответы матери, скандалы соседей, прогорклая вонь из общей кухни, где все время что-то готовилось, пригорало и кипятилось в баках белье. Да и после того, как книга закрывалась, можно было еще долго фантазировать на тему прочитанного, представляя себя на месте героев. Нельзя сказать, что это увлечение сильно обогатило Безрукова, скорее просто помогло сохранить рассудок. И, едва изменились обстоятельства, тут же ушло. Поступив в областной пединститут и поселившись в общежитии, он на первом курсе еще по привычке что-то выискивал в библиотеке, а потом перестал. Но сейчас, наблюдая за Денисом, все чаще вспоминал какие-то обрывки сюжетов про параллельные миры и про ограниченность человеческого зрения, реагирующего на очень узкий диапазон каких-то там, вроде бы электромагнитных, колебаний, а что происходит вне его – человек попросту не видит. Пусть даже и происходит это прямо перед его носом. Вроде как смотрим мы на мир в крохотную щелочку, куда помещается ничтожно малая часть того, что рядом с нами существует. И на основе увиденного в щелочку судим обо всем, действуем, живем… Чем больше директор об этом думал, тем напряженнее поджидал моменты Денисовых видений и тем старательнее вглядывался туда, куда устремлялся взгляд ребенка. И порой ему мнилось, что он тоже чего-то такое начинает улавливать – не то какое-то колебание воздуха, не то вдруг возникшую и тут же исчезнувшую тень…

За всем этим потеря еще одного воспитанника была директором практически не замечена. Нет, он, конечно, подписал все бумаги, принесенные почему-то Ильей, но даже не посмотрел, кто именно это был и какая причина смерти была на этот раз указана. И, едва дверь за Ильей закрылась, сразу обо всем забыл, выбросил из головы. Ближе к вечеру, правда, вспомнил, случайно наткнувшись на вылезавших из машины с рассерженным видом Валентину и врачиху, и тут же опять забыл. И не видел, как Валентина, глядя ему вслед, что-то сказала врачихе, а та презрительно скривилась, пожала плечами, прицелилась в его спину пальцем и изобразила губами: «Пуф!» Видел это только Семеныч, у которого с некоторых пор появилась привычка, по-зековски заведя руки за спину, подолгу стоять у зарешеченного окна котельной, раскачиваясь и бормоча себе под нос что-то нечленораздельно-угрожающее.

Ближе к концу сентября, как водится, резко похолодало и зарядили дожди – то проливные, с буйными порывами ветра и грозой, то уныло моросящие. Все стало сырым и промозглым, а территория интерната превратилась в одну большую непросыхающую лужу. По асфальтовым дорожкам, пусть и давно растрескавшимся, местами вздыбленным, еще худо-бедно можно было передвигаться, но стоило сделать шаг в сторону, как тут же почва под ногами начинала противно чавкать, словно хотела в себя засосать, а обувь покрывалась огромными наростами грязи. Солнце, если изредка и появлялось, то лишь затем, чтобы взглянуть на тоскливый этот, сочащийся влагой пейзаж и тут же с отвращением спрятаться за тучи обратно. Выпускать в такое болото детей было бессмысленно – дольше одевать будешь и потом не отмоешь, – так что прогулки прекратились. Дети куксились, ныли, много плакали. Безруков теперь реже видел Дениса, а когда видел – тот, как правило, неподвижно сидел, отвернувшись от всех или отгородившись пустым взглядом, и молчал.

Потом вообще случился на три дня перерыв – пришла телефонограмма, и Безрукову пришлось уехать в область на совещание. Совещание было пустое, для галочки, но отсиживать его, выслушивая никому не нужные доклады и сообщения по обмену опытом, все же пришлось. Закончилось оно в пятницу, и в пятницу же при желании можно было бы и уехать, и желание такое у Безрукова имелось, однако вечером был организован непременный банкет, не пойти на который как-то не получилось, не хватило духу, банкет быстро перерос в банальную пьянку с танцами, поцелуями – сначала товарищескими, потом – не очень, гусарскими тостами, караоке и мимолетными интрижками по разным комнатам и углам, поэтому вернулся он лишь днем в субботу – помятый, по дороге промокший, в отвратительном настроении и с раскалывающейся головой. В интернат заходить не стал – направился сразу к себе, немного помаялся перед дурно работающим телевизором, что-то разглядывая на немногих каналах сквозь помехи, и рано улегся спать. Среди ночи проснулся и в полуяви, полудреме проворочался до утра.