Алексей Андреев - Среднерусские истории

Очередное возвращение врачихи с детьми, восьмое по счету, было окружено такой секретностью, что сразу стало понятно – случилось что-то особенное. С дороги, видимо, она позвонила помощнице и Илье, потому что тот вдруг забегал и стал всех загонять в помещения, из которых не просматривалась дверь черного хода. Валентина ему не помогала – что-то спешно готовила в медкабинете. Подъехавший микроавтобус, таким образом, никто видеть не мог, зато некоторые видели, как весь вечер в медкабинете горел яркий операционный свет, пробивающийся сквозь задернутые шторы. Утром Илья и Валентина с двумя большими тюками направились к котельной, выгнали оттуда Семеныча и что-то долго жгли. Ветер как раз дул в сторону села, так что удушливую вонь горелых тряпок почувствовали и там. А днем врачиха зашла в кабинет Безрукова и бесстрастно сообщила, что девятилетний Иван Сугробов внезапно скончался от острой кишечной инфекции. И после паузы, во время которой внимательно изучала лицо директора, добавила, что все документы она оформит сама, что есть опасность эпидемии, поэтому все обязаны сдать анализы, а тело должно быть кремировано. Безруков был уже готов к чему-то подобному и слушал ее, уставившись на поверхность стола перед собой, однако при слове «кремировано» вздрогнул, поднял глаза на врачиху, тут же отвел их в сторону и спросил:

– У нас?

Утренняя вонь до сих пор не выветрилась из кабинета.

– Нет, – едва заметно усмехнулась врачиха. Похоже, ее позабавил испуг Безрукова. – За телом приедут.

Она еще постояла, разглядывая Безрукова, затем сама себе кивнула, бесшумно повернулась и вышла.

Вскоре, действительно, прибыла машина – на этот раз обычная санитарная «буханка» с местными номерами. И шофер выглядел вполне заурядно – не такой шкаф, которые всегда сопровождали микроавтобус, – в несвежем, мятом халате, с медицинской повязкой на пол-лица. Только вот туфли у него мелькали из-под штанин, когда он вылезал и открывал заднюю дверцу, такие, каких на местную шоферскую зарплату ну никак не купишь – тысячи за полторы долларов, если не больше, – но заметить это мог лишь человек внимательный и разбирающийся.

Илья вынес продолговатый сверток, замотанный в целлофан и перевязанный, погрузил его в «буханку», Валентина села к водителю, и машина уехала.

Безруков так весь день и просидел в кабинете над бутылкой, иногда вяло пытаясь вспомнить: как же выглядел этот мальчик? Но вспомнить не смог. Зато осознал наконец, что вообще никого из своих подопечных в лицо не помнит, что давно уже избегает на них смотреть и при встрече в другой обстановке вряд ли сможет узнать.

А ночью Ваня ему приснился. В одной короткой рубашке, босой и с лицом мальчика на фотографии. Он то прикладывал это лицо к себе, как карнавальную маску, то отставлял в сторону, и тогда на месте головы образовывалась белесая пустота. Где что-то клубилось, ворочалось, немо кричало и, казалось, звало на помощь. Но через секунду все это вновь прикрывалось неподвижным и спокойным лицом. В безучастности которого таилось что-то непристойное – не то приглашение, не то намек, не то просто отпечаток какого-то знания, которое и на взрослом лице наблюдать неприятно, а уж на детском тем более глаз режет. За ним фоном угадывались взрослые вальяжные фигуры, похожие на откормленных пауков. И одна из фигур – Безруков во сне понимал это отчетливо – была его собственная. Что не мешало ему смотреть на все это со стороны…

Проснулся Безруков под утро, долго искал фотографию, а когда наконец нашел в куче ненужных бумаг, сваленных в углу, – тут же сжег. И на запах горелой бумаги вдруг с такой непереносимой силой наложилась вчерашняя вонь, что Безрукова затошнило. Он выскочил из дома, долго бесцельно шатался по лесу, то и дело попадая лицом в паутину и начиная ожесточенно ее сдирать, затем вернулся, но в свое жилище заходить не стал – зашел в особняк, который построил для дочери, и улегся прямо у порога…

В интернате он в этот день не появлялся. Да его там никто и не ждал. Только ближе к вечеру кто-то затопал на участке – сначала по направлению к маленькому домику с так и распахнутой дверью, потом, спустя время, – к подсобным строениям, в конце шаги приблизились к особняку. Дверь открылась, на пороге возник Илья. Оглядел лежащего на полу Безрукова, попинал его ногой, проверяя, жив ли, пробормотал с угрозой: «Ты это… гляди… не того. А то пожалеешь», – и удалился. «Пошел докладываться этой», – понял даже не сам директор, которому было все равно, а словно бы кто-то внутри него. И директор с ним равнодушно согласился. И столь же равнодушно осознал, что теперь уж точно не жилец. Раньше эта мысль ему тоже в голову приходила, но так, вскользь, как допустимая вероятность, а сейчас пришла как несомненный факт. Соучастников такого в живых не оставляют. Хорошо еще, что дочь с семьей здесь так и не появилась и контактов с ней никаких нет. Иначе бы и их могли… Эти могут все…