Сергей Носов - Построение квадрата на шестом уроке

Не похоже, что они играют роль, похоже, что скорее воображают себя действительно на коне, в аэроплане, в автомобиле, в рассекающей волны ладье. Вернее, думают, что другие, глядя на это, так и поймут: все настоящее – все всерьез.

Это как если бы Дед Мороз, наш современник, одаривая участников корпоратива зубочистками и зажигалками, вообразил бы вдруг, что они серьезно верят в натуральность его бороды и в то, что он настоящий. Стоит лишь допустить, что с ватной своей бородой он думает именно так, и на офисную вечеринку упадет зловещий отсвет страшилки.

Вот что-то и в этом есть жутковатое.

Лично мне на ум приходят посмертные фотографии конца позапрошлого века, пост-мортем (кто видел, тот не забудет). Особенно те, где умершие празднично одеты и посажены, как живые, в кресло или за стол, и попробуй-ка догадайся, что на смеженных веках у них всё умеющим фотографом нарисованы открытые глаза. Пытаясь обмануть смерть в своей ли, в чужой ли памяти, пытаясь подменить реальное горе сейчас бутафорным благополучием вообще , живые фотографируются с любимыми мертвецами, как бы живыми – как бы живыми по-настоящему.

А кто знает, как будут смотреться когда-нибудь наши обманки?.. наш фотошоп – и в самом широком смысле?..

Улыбайтесь, господа… больше дурачьтесь!

Чтобы к ней относиться слишком серьезно, слишком она серьезная штука – жизнь.

Наблюдение

Я заметил, в самоубийство Есенина не верят в основном люди непьющие.

Похоже, пьющие знают чуть больше о жизни.

«У! У!»

Вышел я тут по случайной ссылке на какой-то трек, а там про Путина поют – не то за, не то против, – уже отключить хотел, и вдруг мой полуторагодовалый внук, еще говорить не умеющий, начинает «у! у!» восклицать и куда-то пальчиком показывать. Смотрю, а там на полке – бюст Путина, который мне Крусанов однажды подарил. Ну, не бюст – бюстик, и вообще – солонка. Это понятно, соль – в Путине. Но что у детей в головах?!

Слух

Говорят, всех дураков заставят богу молиться.

Г-г/Ц-г

Розанов, как известно, стремился «преодолеть литературу». Одолеть, как он говорил, Гутенберга, его холодный печатный станок. Возвратить письменной речи живое слово.

По-настоящему, литературу одолели уже в наши дни, причем так, как это и не снилось Розанову. Книгу одолел интернет. Типографскую краску на бумаге одолели электрические заряды в полупроводниках. Избранничество одолено всеобщей доступностью. Неподражаемость – инфляцией выражений. Гутенберга одолел Цукерберг.

Полагаю, сегодня потребность сделать прыжок из «профессии» испытывают многие профессиональные литераторы. Не каждый на это решается и не у всех получается. Куда уйти от себя? В себя ж самого? В социальные сети?

После условного Цукерберга с его короткой электронной памятью хочется Гутенберга – живого, почти что вечного и что ни на есть бумажного.

Хочется, выпрыгнув, впрыгнуть.

Из недописанного предисловия

Вам никогда не кажется, что за вами кто-то наблюдает? Может быть, даже из другого измерения?

Не кажется. И это хорошо.

И моим героям не кажется. Хотя как раз за ними есть кому наблюдать.

За ними есть кому наблюдать, а им не кажется.

За ними наблюдает читатель. Только они этого не знают.

Я уже молчу про автора-рассказчика, который их ведет по жизни, но ведь и он тоже по-любому читатель, причем активный (ему еще и вычитывать приходится, править), – но где уж знать об этом персонажам!..

В прямом смысле они у меня зрячие, а некоторые почитают себя дальновидными. Как и мы себя почитаем достаточно дальновидными – в нашей реальности. А увидеть нашу подслеповатость (и их, и нашу) способен Читатель. Если таковой есть.

И если это ему интересно.

Я уже не помню, почему меня по молодости так занимала эта авторская стратегия – создавать ситуации, когда читатель видит больше, чем персонаж. А иногда даже больше, чем рассказчик, как в рассказе «Лунное затмение», где прием утрирован до предела (впрочем, там рассказчик и есть персонаж, повествование затеяно от первого лица).

Буквально сейчас (в «Борее», где пишу эту страницу) услышал цитату из Юрия Дышленко, героя ленинградского андеграунда (роман его, впрочем, не читал): «Я пришел в этот мир, чтобы достойно проиграть сражение с неопределенностью. Надо уметь проигрывать». – Вот-вот, и мои герои, возможно, захотели бы так сказать, если бы знали они, зачем пришли и с чем сражаются (да и вообще – что сражаются), иными словами: если бы знали они – кому проиграли.