Масахико Симада - Красивые души

– У меня есть для тебя подарок!

Он положил на стол коробочку с кольцом.

– Что там? Можно открыть? – Фудзико бросила взгляд на Каору, открыла коробочку и удивленно заморгала.

– Ой, рыбка. – Фудзико улыбнулась, и Каору заметил, что у нее один зуб заходит на другой. Каору помнил, что у Фудзико ямочки на щеках, но этот зуб, кажется, видел впервые, словно он только что вырос. А еще за эти пять лет лицо Фудзико потеряло округлость, во взгляде появилась твердость, будто она видела собеседника насквозь. Может быть, холодноватое выражение лица появилось у нее от жесткого ритма жизни? Но и в ее напряженности оставалась выразительность, которая не уставала удивлять собеседника.

– Застывшая рыбка из тех, что жили у меня когда-то, – произнес Каору, проверяя, помнит ли она, и Фудзико подхватила:

– Радость и Грусть, да?

Она не забыла.

Фудзико попробовала примерить кольцо на средний палец левой руки, но оно было маловато, и тогда она надела его на безымянный палец. На этот раз кольцо сидело как влитое. Фудзико показала руку тыльной стороной Каору и улыбнулась, прищурившись:

– Как ты угадал мой размер?

– Я примерял на свой мизинец.

– Да? Мне очень приятно. Спасибо. Буду теперь хвастаться перед подружками.

Остановившиеся на пять лет часы снова пошли, Фудзико очень хотелось поговорить о Японии. Чувствуя себя репортером, Каору рассказывал ей о новых привычках и нравах, о модных фильмах и музыке, о книгах, которые вызывали интерес, о происшествиях и скандалах и о многом другом, о чем судачили люди и молчали газеты. Казалось, она не столько стосковалась по Японии, сколько изголодалась по разговору на родном языке. А может, оба боялись, что молчание вызовет в них чувство неловкости, и из-за этого старательно пытались поддерживать разговор? Когда по виду Каору Фудзико поняла, что ему надоело сообщать новости с передовой о колебаниях моды и стиля, она сказала, смотря вдаль:

– Я боюсь забыть японский. Здесь он превращается в сухую грамматику. А мне хочется наслаждаться его нюансами.

Каору пробормотал, глядя мимо нее на остановившиеся напольные часы:

– Тебе надо полюбить.

– Что? – переспросила Фудзико. Она заморгала и посмотрела на Каору. Каору заметил ее смущение и деликатно поменял тему разговора:

– Хочешь вернуться в Японию?

– Я хочу сделать для Японии все, что в моих силах. Если так будет и дальше продолжаться, Япония лишится корней, превратится в перекатиполе.

Перекатиполе… Каору почесал висок Ему показалось, что Фудзико говорит о нем самом. Может, в ее словах таился подтекст: я не собираюсь заниматься любовью с перекатиполем?

Ужин закончился, словно и не начинался. Вкус блюд не оставил никакого впечатления, со стола убрали посуду, наступила тишина. Фудзико заговорила первой:

– Ты еще долго будешь в Бостоне?

Интересно, что бы она ответила, посмей он спросить ее о том же? Если бы она захотела, чтобы он остался в Бостоне на выходные, он так бы и сделал. Но он сказал ей нарочно, словно в отместку за то, что Фудзико заставила его ждать, сославшись на важное занятие:

– У меня завтра урок во второй половине дня.

– Как ты думаешь, мы еще увидимся с тобой?

Слова Фудзико означали, что пора прощаться. Каору, втайне раздосадованный тем, что ему так и не удалось поделиться ни одним из своих безумных желаний, ответил с напускной бодростью:

– Увидимся, наверное.

Фудзико тут же подозвала взглядом официантку; та принесла счет и, заметав кольцо на безымянном пальце левой руки Фудзико, сказала:

– Клевое колечко.

Тем временем Каору пытался вспомнить, на каком пальце его мачеха Амико носила обручальное кольцо с бриллиантом. Кажется, его носят не на указательном и не на среднем пальце, а как раз на безымянном, и не на правой, а на левой руке. Но почему Фудзико надела «Радость» именно на этот палец? Случайно, машинально? Или это был тайный знак для Каору?

– Пора возвращаться. Скоро общежитие закроют, – сказала Фудзико, но встать из-за стола не спешила.

Каору поднялся первым:

– Провожу тебя до общежития.

У него оставались считаные минуты, чтобы выяснить, что на самом деле думает Фудзико. Для этого ему требовалась такая же бешеная отвага, как и в то мгновение, когда он однажды проник к ней в комнату. Удержать сердце Фудзико или отпустить? Счет времени шел уже на секунды: каждый шаг приближал его к общежитию. Каору сунул руки в карманы, ладони тут же вспотели. Он поспешно вытащил руки, пытаясь высушить их на ветру. Как найти повод для признания? «Я люблю тебя. Я безумно хотел встретиться с тобой…» Почему он не может сказать ей эти простые слова, почему не берет ее за руку, почему не обнимает за плечи, спрашивало его сознание, которое плелось вслед за ним на расстоянии метра. Его воля и тело были в разладе, и Каору мечтал: вот бы мы сейчас заблудились, вот бы оказались на незнакомом перекрестке, не зная, куда повернуть. Но Фудзико уверенно шла в сторону общежития. Все существо Каору переполняла безутешная печаль: неужели Фудзико так и запрет его в ящике своих воспоминаний? Наверняка у нее есть кто-то другой, и, уходя к нему на свидание, она будет снимать кольцо с левого безымянного пальца и оставлять его где-нибудь у себя в комнате. Ну конечно, ее бойфренд – звезда Гарварда, белый протестант, увлеченный Японией. Он с невозмутимым видом играет джаз на рояле, а потом шепчет на ушко Фудзико что-то до слез смешное. Чем Каору может превзойти такого? Разве что своим пением? Нет, скорее тем бесконечным временем, которое он потратил, думая о Фудзико. В голове у Каору есть комната, принадлежащая Фудзико. Но найдется ли в голове у Фудзико комната для Каору? Может быть, Каору, мужчина, в котором когда-то видели младшего брата, теперь обречен ютиться в большой общей комнате, предназначенной не для возлюбленного, а для толпы друзей и знакомых?