Израиль Меттер - Среди людей

— Он мне такие слова говорил!.. — сказала вдруг Нина Николаевна и, положив свою маленькую голову на стол, заплакала.

— А мне задолжавши восемь рублей, — сказала Поля, не потому, что ей было так уж жалко этих денег, а чтобы разделить женскую долю пополам.

— Я тебе деньги отдам, — пообещала Нина Николаевна. — Ты только сходи к Романенко, попроси у него сена для меня…

Дня три после отъезда директора Поля жила одна в доме. Она продолжала убирать пустую квартиру, мыла полы и даже ключ, уходя, по-прежнему прятала под балясину на крыльце.

Ломова она с первых же дней стала жалеть. Ел он не как полагается мужику, а протянет руку к сковороде, не глядя, что берет, и долго потом жует с оттопыренной щекой. И еще у него была привычка разговаривать во сне. Ночью голос у него был громкий, быстрый и сердитый, только иногда жалобно вдруг скажет: «Мама…»

Никаких новых порядков он не заводил, как бывало с новыми директорами, попросил лишь Полю снять со стены школьного коридора старый плакат «Все на выборы!» и сказал, чтобы она после уроков не запирала в шкаф чернильницы-невыливайки.

Ломову было трудно.

Потом, спустя много времени, когда он вспоминал первые месяцы своего директорства, ему уже представлялось, что все шло разумно и последовательно, по заранее обдуманному плану. На самом же деле он не знал, с чего начинать.

В ушах его еще стоял знакомый и привычный гул института — аудиторий, длинных коридоров, шумного общежития на улице Желябова. Беспечная студенческая жизнь, с авралами зачетов и экзаменов, была рядом и одновременно ушла далеко-далеко, а главное — навсегда. Огромный, с высокой спинкой клеенчатый диван в комсомольском бюро, диван, на котором обсуждались мировые проблемы и личные судьбы, нынче, издалека, казался игрушечным.

Пять лет подряд он жил тем, что жизнь его еще не началась. Впереди светилось много неизведанных радостей, из которых самой желанной была самостоятельность.

Когда на комиссии по распределению Сереже Ломову вручили направление в Грибковскую среднюю школу, он взял бумажку в руки и, ничего не произнеся, поднялся со стула. Представитель Министерства просвещения, одутловатая женщина с усами в углах рта, раздраженно спросила:

— Вы не удовлетворены своим назначением?

Сережа удивленно посмотрел на нее.

— Конечно, у вас где-нибудь есть дядя, тетя, невеста, мама? И вероятно, вы хотели бы поехать к ним?

— К сожалению, у меня нет родственников, — ответил он.

Усатая женщина торжествующе посмотрела на студентку, которая стояла у окна и сморкалась в носовой платок.

— Берите пример, Антонина Докукина, с товарища Ломова. Он едет туда, куда его посылает родина.

Сереже стало неловко оттого, что она так сказала. Он всегда испытывал чувство стыда и неловкости, от которого становилось жарко спине, когда при нем говорили попусту высокие слова. Он хотел было объяснить, что у Тоси живет в районе старуха мать и, вероятно, имеет смысл направить Докукину в этот район, где тоже есть средняя школа, но к столу комиссии уже подошел следующий студент, и Сережа вышел из комнаты.

Собрался в дорогу он быстро. Был вечер прощания, произносили речи в актовом зале, потом топили в Мойке старые, отслужившие срок конспекты; белой ночью долго были видны на воде распластанные тетради, они уплыли под мост, появились дальше, и над ними с противным криком покружилась чайка.

Напился в общежитии Митька Синицын с филфака; размахивая длинными руками, он лез ко всем целоваться, потом вырвался на улицу и побежал к Медному всаднику. Всходило солнце над Васильевским островом. Город был чистый, пустой. Стали вдруг видны дома снизу доверху. Как всегда в хорошее рассветное утро, казалось нелепым, что люди в такой час спят.

На этой, бывшей Сенатской, площади и потом у Зимнего Сережа с необыкновенной ясностью понял, что он еще ничего в жизни не совершил. Здесь стояло каре декабристов, Каховский выстрелил в Милорадовича, картечь Николая… Все, что Сережа учил и знал об этом, сейчас расставлялось на пустых площадях…

Страстное нетерпение охватило его этой ночью. И нежность к городу, к друзьям, к незнакомым людям, спящим в своих постелях и не ведающим, что он, Сергей Ломов, получил сегодня диплом учителя, нежность к зданию пединститута, которое столько раз бывало постылым, и какая-то оглушительная праздничная неизвестность впереди, где он сам себе хозяин.

Перед отъездом он купил карту. Грибкова на ней не оказалось. Являться следовало в Курское облоно.