Евгений Попов - Самолёт на Кёльн. Рассказы

– А что же они вечером пьют?

– А вечером они пьют вино, – объяснил дедушка дедушке, – они пьют и дерутся около «Гастронома».

– Главное – к ним не вмешиваться…

Тут-то дедушки размякли, погрузились было в уныние, было заскучали, но автобус остановился на автобусной остановке для входа и выхода пассажиров, и дедушки вышли в свою переднюю дверь, и я их, кстати, больше никогда в жизни не видел.

Но в подтверждение правильности слов их беседы в заднюю дверь ворвалась некая в доску пьяная компания молодых пьяниц – три молодых человека и с ними девушка.

– Всем здравствуйте и привет! – сказал первый ворвавшийся, который, впрочем, тут же упал на кожаное автобусное сиденье, склонил, запрокинув, кудрявую голову, громко захрапел и, в делах больше не участвуя, был в конце маршрута с посторонней помощью вытащен из автобуса.

Я не понимаю, что со мною И-ех со мною Да Со мною А может, кто-то связанный с тобою Возможно Но нет

Так запел сначала второй ворвавшийся, но потом оборвал пение, пристроился к окну и заплакал, залился горючими слезами.

Публика, спотыкающаяся о вытянутые ноги третьего ворвавшегося, который первого, заснувшего, удерживал, а второго ворвавшегося ободрял, стала ворчать и ругаться, что он вытянул свои длинные ноги в черных и непонятно каких – не то остроносых, не то тупоносых башмаках, с набегающими на башмаки расклешенными штанами.

– Цыц! Не вопи! – озверев на секунду, крикнул виновник ругани и ворчания ропщущим и, добившись тишины и порядка в автобусном салоне, стал ласково беседовать с пьяной же, прекрасной молодой девушкой.

Эта девушка по своему пьяному состоянию и красоте явно могла украсить компанию, если бы, на что-то обидевшись, не выказывала ко всем, а в особенности к ухажеру, явное презрение.

А когда он обнял ее, имея перед собой целью потрогать ее за грудь, она вообще обиделась, встала и пошла куда-то вперед, спотыкаясь.

Ну, молодой ухажер, конечно, последовал за ней. Куда же ему деваться?

А дальше случилось вот что. Рядом со мной сидел один тоже довольно молодой товарищ, в хорошей одежде, с каким-то значком и, по-видимому, трезвый. Глядел в окно. А потом повернулся и стал глядеть на меня так, будто я что-то взял из его кармана. А потом и говорит:

– Здорово, подлец!

Я тут, я засуетился: Как, дескать, вы смеете и прочее.

– А вот и смею, – отвечает товарищ, – как же это я не смею. Вы же видите, какое творится безобразие. Пьяные. Пристают к девушке.

– Я… я, мне… я… вот…

– Вот-вот, – сказал молодой товарищ, – все ясно. Вы видите безобразия, некультуру и недостатки, а сами сидите, будто вам до этого и дела нет.

– Я, да, я, я, я бы, вот, я хотел…

– Что вы хотели?

– Я хотел, я хотел.

– Не нужно тут никакого хотения, нужно просто дать распоясавшимся молодчикам хорошенько по рукам, и, поверьте моему слову, они сразу утихомирятся.

А между тем компания и сама по себе уже немножко утихомирилась, так как первый заснул сразу, второй заснул, поплакав, а третий все-таки девушку взял за грудь, она на него вяло посмотрела и куда-то опять пересела, а он опять за ней.

– Это уже даже не нерыцарство. Это – подлость. Это уже подлость. Предательство. Предательство начинается с малого. Вот ты не заступился за девчонку, вот ты уже и предатель.

Я потупился, я подавленно молчал и думал: «Какой умный человек и как же он правильно говорит! А я действительно подлец. Меня надо из инженеров в дворники перевести и заставить мести асфальт около родного завода».

– Я, я…

– Вы, вы. Эх. Сердце мое разрывается, глядя на такую инфантильность, товарищ. Ведь ты же мог с ним как мужик с мужиком. Отвести его в сторонку и сказать: «Ты что, парень, делаешь. Напился, так веди себя прилично. И не позорь дивчину».

А между тем, между тем разговор наш уже происходил на полностью темной конечной ночной автобусной остановке. Автобус уже пришел и высадил пассажиров, и ушел, и пьяницы смылись во тьму неожиданно неописуемой бодрой походкой, а мы все стояли, говорили, я слушал товарища и видел, что он кругом прав, о чем я и сказал ему.

– Вы совершенно оказались правы, – говорю, – в следующий раз я поступлю так, пускай мне даже эти хулиганы наставят синяков на роже.

Он меня поблагодарил и ушел тоже в темь пружинистой спортивной походкой своей.

А я ему вслед сложил и показал кукиш.

Я хорошо умею делать кукиш. Кукиш у меня получается как живой. Вернее, я делаю даже два кукиша. Когда я делаю кукиш, у меня в составлении кукиша принимают участие все пять пальцев, и получается два кукиша. Я это давно уже умею делать, с детства. Меня никто не учил, я сам научился. Раз – и готово. Два кукиша, а если на обеих руках – на правой и на левой, то четыре. Но я ему показал на всякий случай всего два, на правой руке, потому что между тем вдруг бы он заметил, несмотря на темноту, что я ему показываю кукиш. Он бы тогда несомненно вернулся и мог побить меня немножко кулаками. Он ведь сильный. Вернее, он стукнул бы сначала кулаком раз, а когда я сказал бы: «Я, я», за что, дескать, за что, он мог бы и еще пару разиков к моей физиономии приложиться.