Джоанн Гринберг - Я никогда не обещала тебе сад из роз

— Повторная больная, — небрежно сообщила та. — Ничего особенного про нее не сказано. Зовут Дорис Ривера.

С тошнотворным чувством Дебора привалилась к стене; санитарка прошагала мимо. На Дебору нахлынул страх, смешанный с гневом, страх, смешанный со злорадством, страх, смешанный с завистью. От избытка эмоций у нее перехватило дыхание. Великая Дорис Ривера — и та сломала хребет на дыбе жизни. Это что-нибудь да значило. Внезапно зависть слетела с ее уст раскатами горького хохота:

— Да пропади она пропадом, эта Ривера! Много о себе понимает — тоже мне, звезда на небосклоне! И вообще, кто она такая?!

— Наполеон! — выкрикнула Лина, схватила массивную пепельницу, куда стряхивала сигарету, и запустила в Дебору, но чудом промахнулась и угодила в стену.

Санитарка без особой настойчивости одернула:

— Ну-ка уймись, Лина.

Ближе к вечеру Дебора услышала, как на сестринском посту санитарка возмущается:

— Что за мразь эта Блау, черт бы ее подрал! Маменька с папенькой такие деньжищи в нее вбухивают, а она, гадина этакая, нарочно бузит.

Кто-то ей возразил, но больше для порядка. Медленно развернувшись, Дебора прошла мимо изоляторов и остановилась перед запертым боксом, куда поместили Дорис.

— Вот ты где, Самозванка! — через дверь бросила она узнице.

В самом деле, кем она себя возомнила, если замахнулась на такую попытку, бросая вызов остальным? И как посмела сломаться под жерновами этого мира!

Но тут на Дебору нахлынула долгая волна жалости, причем, как оказалось, жалости к себе тоже, а с ответной волной нахлынул страх, и вновь за себя тоже. Значит, возвращение неизбежно; возвращаются те, которые из упрямства отказываются признать губительность своего нганона , хотя уже разбиты наголову. Они тяжело поднимаются с больничного пола, будто с ринга, трясутся, как побитые чемпионом, а затем вновь и вновь, ковыляя, устремляются в мир, чтобы опять вернуться сюда, только не на всех парусах, а запеленутыми в парусину. Сколько же раз такое должно повториться, прежде чем все они перемрут?

«А ты чем лучше, Легкокрылая? — с едва заметной улыбкой проговорил Лактамеон. — Тьма, боль, неодолимый страх и бездумность, а сердечко-то бьется, и пульс, как у всех, ведет свой счет в наших списках» .

«Почему так?» — прокричала она ему по-ирски.

«Да потому, что твои тюремщики — садисты!»

В течение дня вокруг Дорис не утихала суета. Врачи и медсестры звякали у ее дверей ключами своей власти. Холодные обертывания, снотворные таблетки, консультации, беседы тревожили и злили обитательниц «четверки». Рядовых соплеменниц точила зависть к вновь прибывшей, которая нарушила их уклад и перетянула на себя всеобщее внимание. Мэри, подопечная доктора Доубен, стоя под дверью, начинала громко стонать при виде процессии в белых халатах, а Ли Миллер, сидевшая на своем обычном месте в холле, злобно бормотала:

— Эх, обдристался ты, докторишка. Забирай свои цацки да ступай домой… Она, считай, пропала. Докторишки ведь не понимают, когда в лужу сели.

Несколько дней спустя, когда Дорис собственной персоной появилась в холле, смертельно бледная и обессиленная, у нее уже было полно тайных недоброжелательниц. Дебора оценила ее с позиций мифа, который сочинила на пару с Карлой. Дорис отличалась жуткой худобой, наполовину поседела и пошатывалась от снотворного, но все равно искрилась жизнью. Как сложились ее отношения с миром, никто не знал, но уж точно она не стояла перед ним на коленях.

Из всех прочих она выделила Дебору — беспощадный глаз всего отделения.

— Чего вылупилась? — спросила Дорис твердым, непререкаемым тоном. — Сама тоже не королева красоты.

— Вы — повторная больная. — В ответ на неожиданный вопрос Дебора тоже выпалила неожиданную фразу.

— И дальше что?

— Из-за чего вы опять сюда попали?

— Не твое собачье дело!

— Нет, мое! — вскричала Дебора, но не успела ничего объяснить, потому что встревоженный кордон медперсонала загородил Дорис и оттеснил ее обратно в бокс.

У Деборы в ушах стучала злость, а на языке вертелся незаданный вопрос.

Ир зароптал; у Синклита уже был наготове язвительный смех. «Вот увидите!» — крикнула Дебора воинству своего другого измерения. И, бросившись к запертой уже двери, забарабанила кулаками.

— Эй! Слишком жестко показалось — из-за этого, что ли?

— Нет! Это я слишком жесткая, да и много всякого случилось, — прокричали из одиночки.

— А конкретно?