Андрей Анисимов - Мастер и Афродита

На что Соломон Яковлевич саркастически улыбнулся. Многолетний друг семьи Григорий Васильевич Тягин, спортсмен, охотник и душа любой компании, считался архитектором. Но сразу после института попал в чиновники и у пульмана не стоял. К его многолетней дружбе с Розой Семеновной все давно привыкли, да и сам Бренталь в первую очередь. Когда-то он жену тихо ревновал, слухам, что Тягин импотент, никогда не верил, поскольку сам Тягин эти слухи и распускал. Со временем он принял игру. Чтобы сохранить свое мужское "Я", завел себе известную балеринку, но страстью к любовнице не пылал. Балерины хороши в театре, когда вас отделяет пространство зала и сцены и щекочут самолюбие восторги партера и балконов. Балеринку звали Даша. Она теперь уже заканчивала свою карьеру и собиралась на пенсию.

В балете пенсию дают в тридцать пять, поэтому в жизни Даша оставалась молодой, стройной женщиной.

Если бы не сеточка мелких морщинок, она бы сошла за девочку. Но в постели, обнимая любовницу, Бренталь ощущал жесткость тренированных мышц и почти юношескую грудь. Худенькие ножки заканчивались изуродованными пуантами пальцами и тоже страсти Бренталю не добавляли. Зато с Дашей было приятно посещать вернисажи, приемы и всевозможные рауты. Роза Семеновна с балериной внешне была весьма доброжелательна и иногда хвалила мужа за хороший вкус. Серьезно она это делала или в насмешку, Соломон Яковлевич так до сих пор и не понял.

Отъезд семьи Бренталей в Израиль многое менял в жизни обоих. Решившись на отъезд, в последние месяцы супруги стали друг другу ближе. В их отношениях появилась давно забытая теплота. Они с удовольствием оставались вдвоем. Поэтому заявление Розы Семеновны о том, что она предпочтет ужину с Темлюковым своего Тягина, и заставило Соломона Яковлевича грустно улыбнуться.

– Не беспокойся, я после театра сразу домой… – словно прочитав мысли супруга, предупредила Роза Семеновна.

Бренталь поцеловал ей руку и между делом спросил:

– Вы и вправду собрались в театр?

– Да, милый. Представь, я не видела «Ромео и Джульетту» на Бронной. А спектакли Эфроса надо смотреть.

– Я же тебя приглашал на премьеру, – начал было Бренталь, но махнул рукой и переоделся в халат.

По телевизору шла третья серия «Семнадцати мгновений весны». Соломону Яковлевичу сериал нравился. Он теперь жалел, что отказался работать художником на этой картине: во-первых, детектив, во-вторых, женщина-режиссер. И то и другое профессор Бренталь считал несерьезным…

Зинаида Сергеевна, белая как мел, не мигая впилась линзами своих очков в Мишу Павшина. Тот положил ей на стол заявление. Павшин покидал министерство, единственное место, где ему кое-как удавалось кормить себя и семью. Мало этого, он стоял перед ней, начальником отдела монументальной пропаганды, и с трудом сдерживал улыбку. «Мразь, слизняк, ничтожество! Что он о себе возомнил?!» Терентьева с трудом сдерживалась, чтобы не наброситься, не вцепиться пальцами в это омерзительно-спокойное голубоглазое чучело.

– Запомните, Павшин! – выкрикнула Зинаида Сергеевна. – Ни один музей Советского Союза на порог вас не пустит. Ни одна самая захудалая деревенская библиотека не возьмет вас на работу. Я уже не говорю о школах. Я вам напишу такую характеристику, что вас в учебное заведение не только не возьмут, но будут шарахаться, как от ядовитой змеи. Где мое письмо?

– Я его потерял, – спокойно и тихо доложил Миша.

Терентьева лишилась речи. Она шевелила губами, но не могла произнести ни слова. Наконец, глотнув воды, Зинаида Сергеевна вскочила со своего кресла и, подбежав к Павшину, схватила его за полы пиджака и, тряся юношу, зашипела:

– Я вас засажу. Вы потеряли документ с подписями известных людей. Это тебе, щенок, даром не пройдет.

Перейдя на «ты», Терентьева уже не шипела, а визжала;

– Художники, подписавшие письмо, станут свидетелями. Ты сдохнешь в тюрьме.

– Напрасно вы волнуетесь, Зинаида Сергеевна.

Ни один из художников ваше письмо не подписал, – ответил Павшин. – И перестаньте меня трясти. Вы же в Министерстве культуры, а не на базаре…

– Врешь! Они подписали! Я сейчас же обзвоню весь список. Убирайся вон отсюда. И жди. Твое место в тюрьме.

Павшин брезгливо отряхнул пиджак и молча уда" лился. Терентьева некоторое время смотрела на дверь, что закрыл за собой юноша, потом бросилась к столу, достала из ящика список фамилий тех художников, чьи подписи должны были украсить злополучное письмо, и, подняв трубку телефона, задумалась. «Надо взять себя в руки. Почему этот сопляк так вывел меня из равновесия? С ним я еще разберусь. А сейчас успокоиться и звонить. Звонить и разговаривать небрежным начальственным голосом».