Андрей Анисимов - Мастер и Афродита

Слухи о своей скромности Гаврила Борисович распускал сам и очень одобрял, если слышал от других.

Зинаида Сергеевна это хорошо знала. Покидая столовую, она была абсолютно уверена, что письмо дня через два-три к ней на стол ляжет. Но в сроках Зинаида Сергеевна ошиблась. Письмо она получила только через неделю. Зато составлено письмо было мастерски.

Секретарь парткома и на этот раз показал себя с лучшей стороны.

На лесной поляне возле огромного костра Темлюков праздновал свою победу. Он одел Шуру в языческий костюм, что привез в сундуке из Москвы, и теперь любовался на нее, одетую в прозрачную ткань, и потягивал вино из бутылки. Такого полного, спокойного и уверенного счастья Константин Иванович не испытывал давно. Несколько лет он готовил себя к фреске. Теперь все находки, мучительный поиск красок, что он изобретал и выискивал в старинных рецептах, методики их наложения на штукатурку, необходимая влажность и концентрация – все было в этой неистовой работе. Он победил время. Время, отнявшее у современных художников секреты мастеров Возрождения. И он нашел Шуру. Это она помогла ему сотворить чудо. Ее прекрасное тело стало прообразом языческих танцовщиц. Что же он хотел сказать своей фреской? Конечно, в первую очередь то, что человек может и должен быть органической частью Божьего мира. Не поворачивать реки вспять, не рыть огромные котлованы, не орошать пустыни, а жить с природой, как живут звери и птицы. Бог создал мир, и этот мир нужно сохранять и любить, как нужно любить Творца за то, что он сотворил небо, землю и каждого муравья на этой земле. И еще научиться радоваться тому, что тебе дозволено увидеть все это великолепие и прикоснуться к нему.

Шура думала совсем о другом. Она водила травинки по груди Темлюкова и ждала, что он скажет ей, Шуре. Девушке было немного страшно, потому что она не могла до конца понять этого одержимого москвича. Женские чары и хитрости действовали, как она и предполагала, но случались моменты, когда Темлюков как бы выплывал из поля зрения. Тогда она не понимала, что делать и как его вернуть к себе. Где у него те кнопки, которые она безотказно нажимала у Других? Вот и теперь, когда между ними случилось то, что случается между мужчиной и женщиной, и не просто случилось, Шура почувствовала, что в любовном порыве Темлюков был не проголодавшийся самец, а любящий и нежный. Почему же он теперь молчит? Почему не говорит, что намерен делать? Пригласит ли он ее в свою дальнейшую жизнь? Если да, то как? В качестве кого? В качестве штукатурщицы, чтобы подавала ему краски и стирала рубашки? Нет, не ради этого она мучилась. Ей надо не просто уехать в город. Шура не забывала ту расфуфыренную дамочку с пуделем, что школьницей встретила на ВДНХ.

Вот ради такой жизни она готовила и осуществляла свой план. И штудировала «Муки и радости». Сможет ли она, Шура, полюбить этого чудного художника?

Как мужик он, на удивление, ей показался: "Слава Богу, хоть тут нормальный, нашим деревенским еще фору даст. Внешность плюгавенькая, так это ничего.

Если его помыть и приодеть посолиднее, станет сносным. С деньгами, похоже, у Темлюкова проблем нет.

Завтра Клыков ему куш отвалит. У бухгалтерши Большаковой сама ведомость видала. На такие деньжищи можно пару лет безбедно прожить".

– Ты уедешь, а мне оставаться? Как после того, что с искусством соприкосновение получила, стану стены под побелку штукатурить? – спросила Шура тихим и нежным голосом так, будто она примет покорно любое решение ее повелителя.

Темлюков не сразу понял, о чем говорит девушка.

А когда понял, прижал к себе, поцеловал.

– Теперь мы вместе. Поедешь со мной?

– Хоть на край света! – вырвалось у Шуры, и Темлюков улыбнулся. Он и так считал вопрос решенным. Шура едет с ним, только что он ей может предложить:

– Знай, со мной сладко не будет. Я, нынче у начальства не в почете. Жить будем в мастерской. Пока деньги Клыков даст, а там что Бог…

– Да я с тобой на одном хлебе и воде согласна.

Мне тут от тоски помирать. Лучше с тобой на воде.

Шура обняла Темлюкова. Он положил ее на разложенную телогрейку и гладил, любуясь отсветами костра на ее лице, меди волос, упругой груди, просвечивающей сосками под прозрачной тканью языческого костюма.

– Ты сама как произведение искусства. Я буду писать тебя. Я создам настоящие холсты. Теперь я перешел Рубикон. Я Мастер. И этого у меня никто отнять не сможет.

– Ладно, мастер, что мы тут, в лесу всю ночь будем? Вон комары как жрут. Тебе в брюках ничего, а меня в твоем сарафане до костей обглодают.