Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

Вы поступили на медицинские курсы, а я отправился, как говорится, куда глаза глядят и очутился таким манером в Крыму.

Итак — в Балаклаве. Я нанял небольшую комнату, рядом с переполненной жильцами кухней, у одного грека, но домой приходил только ночевать, все же дни проводил на берегу моря, то есть не то чтобы на берегу: берег у Балаклавы очень высок, не слышно даже плеска, ежели камнем бросить в воду… Так там на крутой горе, возле развалин прежних укреплений, сиживал я, «дум великих полн», ввиду необходимости перейти Рубикон и сжечь свои корабли…

Дело было весною. Свежая трава, еще не успевшая пожелтеть, покрывала зеленью склоны холмов; море, как всегда море, — великолепно. В ясный солнечный день оно украшается чудными переливами цветов, улыбается, как будто заигрывает с берегом, лижет его утесы, словно целуя, и беззаботно предается созерцанию голубого неба, отражая его в своей величественной глубине. Какой-то лаской, добротой веет от него. С одинаковою приветливостью освежает и моет оно и богатыря идеи, и мытаря, и проститутку… А то затуманится небо, по горам, совсем низко, ползут тучи, ветер усилится, — гневно тогда море. Глухо волнуется оно, со сдержанным, страстным гулом атакует утесы и со стоном отступает, разбиваясь о скалы и оставляя на них бессильную пену. Страшно тогда подходить к нему: оно может хладнокровно схватить даже невинного младенца и разбить его о камень.

«Старый дурак! — обращался я тогда к морю с речью. — И охота тебе кипятиться, бушевать зря и превращаться в чудовище только из-за того, что легкомысленным облакам угодно скопиться в тучу и низко повиснуть над тобой. Ведь эти облака и тучи — твое же создание! Не понимаешь ты этого или силы в тебе нет? Нет силы, бедное! Ты можешь ломать скалы, но не имеешь ни малейшей власти над самым маленьким облачком. Ты их рождаешь, но не ты распределяешь их по голубому небу!..»

Уже из этой речи, «прекрасная читательница», вы можете заключить, что я был не столько логичен, сколько великолепен. Чего-чего не передумал я, не пережил в это время! Так же, как море, глухо клокотало у меня в груди, так же жутко неопределенно было на сердце. По временам всё это сменялось каким-то замиранием, словно я хотел броситься с этой громадной высоты туда, в море…

Да, я был великолепен!

Но не всегда это было кисло-сентиментальное великолепие. По временам на меня находило такое обилие энергии, веры, силы, нравственной и физической, что мне казалось — я мог бы опрокинуть весь мир… Я порывисто вскакивал и швырял камни по крайней мере в полпуда весом… Какие дикие мощные звуки импровизированной песни вылетали тогда из моей груди!..

Если еще принять во внимание, что я обладаю очень интересной наружностью, то нет ничего удивительного, что она онемела от восторга, увидевши меня в подобную минуту.

Она была не одна. Не успел я сконфузиться и поздороваться, как к нам подошла целая компания кавалеров и дам, весело смеясь и добродушно подшучивая над моими геркулесовскими упражнениями. Я очень обрадовался встрече со старыми знакомыми. Одинокая, экзальтированная жизнь сильно утомила меня за последние дни, а отправиться самому куда-нибудь в человеческое общество мне почему-то и в голову не приходило.

Там был N. - учитель истории в одной из наших гимназий, Р. - муж ее , с сестрою, и несколько незнакомых лиц обоего пола.

Представления, взаимные расспросы и рассуждения на тему гора с горою не сойдется, а человек с человеком может завсегда. Они приехали ins Grьne, поблагодушествовать; Р. - больше для ученых исследований (он натуралист). Остановились в Севастополе. Ни одни развалины в мире не производят такого грандиозного впечатления. А стотысячное кладбище! Жаль, что по Северной извозчиков нет; пока дойдешь до церкви — сам не свой от усталости. Я тоже приехал так . Крым — прелесть! А дорога из Бахчисарая! Никогда не надобно забывать также потребностей плоти: дух бодр, сколько угодно восхищаться может, а плоть без подкрепления не действует. Не перееду ли я с ними в Севастополь? О, конечно!

То был чрезвычайно приятный кружок. Уютно как-то и тепло чувствовалось в нем, по крайней мере на первых порах.

Р. - маленький, белокурый человек, лет тридцати, с небольшой темной бородкой, нежным, как у барышни, цветом кожи, кроткими голубыми глазами и ласковой улыбкой на миловидном лице. Он был, так сказать, сама «цивилизация», мягкими, ласкающими лучами освещавшая наше маленькое избранное общество. Говорил он несколько слабым, но очень чистым и приятным tenore, и говорил так умно и задушевно, что, слушая его, невольно начинаешь оглядываться по сторонам и задаешь себе вопрос: «Что же это чаю не дают?» Такие речи особенно хорошо гармонируют с напевами самовара, когда за столом, накрытым чистою скатертью, усядется компания хороших знакомых, а хозяйка в простом, но изящном платье — вся приветливость и грация — разливает чай… Он занимался специально ботаникой и постоянно возился с микроскопом.