Андрей Осипович-Новодворский - Эпизод из жизни ни павы, ни вороны

Сережа был слишком мал, чтобы понимать сложные комбинации домашней политики. Он скромно опустил длинные черные ресницы, придал своему маленькому красивому лицу кроткое и невинное выражение и спокойно ожидал минуты, когда Вера Михайловна достаточно смягчится, потреплет его по щеке, поцелует в лоб и отпустит гулять в сад, предварительно попросивши Владимира Сергеича (гувернер) не позволять мальчику слишком утомляться, выходить за ворота, где бегают деревенские мальчики, а тем паче вступать с оными мальчиками в разговор.

Сережа поцеловал у maman руку, чинно вышел из комнаты, потом выкинул козла и принялся шуметь.

— Андрей! Прошка! Иван! Кто там!..

— Что прикажете? — спросил Прошка, первый прибежавши на крик.

— Одеваться мне! Только скорее, скорее!..

— Что ж вы наденете, Сергей Петрович? — почтительно и вместе покровительственно осведомился Прошка, с улыбкою глядя на нетерпение молодого барина.

— Ну что ж это, право… Разве ты не знаешь? Высокие сапоги со шпорами.

Он надел сапоги со шпорами, картонные латы, шлем, привесил саблю, барабан, трубу, приказал крикнуть Тальчика и Степку и вышел в сад.

Тальчик — добрая рыжая собака, а Степка — семилетний жиденький белокурый мальчик, сын прачки. Он умыт и причесан; одет в ситцевую розовую рубашку и бархатные штанишки, в сапоги, — подарок Веры Михайловны. И Тальчик, и Степка уже ждали Сережу за оранжереей, на заросшей дорожке. Это самое интересное место сада. Туда никто из домашних не заглядывает и не может помешать. Там стояла будка вроде казенной, а возле — деревянная пушка на колесах. Здесь Степка не раз стаивал на часах.

Тальчик весело взвизгнул, замахал хвостом и бросился к Сереже, высоко прыгая и желая его лизнуть в лицо; Степка перекувырнулся, потом вынул из-за пазухи и бросил, с видимым расчетом на эффект, новый войлочный мячик и несколько свежих костей. Он надеялся поиграть в бабки, но Сережа серьезно остановил его.

— Степка! Да что ж это такое! Разве ты не видишь, что я генерал?

Степка всунул в рот палец и не знал, как ему быть.

— Ну что ж ты? Возьми под козырек и говори: «Виноват».

— Виноват. — Степка выровнялся и приложил к виску руку.

— А я для Тальника уздечку сделал. Показать?

— Ах, Степка! Уздечка — после. Теперь стой ровно: ты солдат.

Степка наконец вошел в роль. Сережа отступил на несколько шагов и накинулся на него петухом.

— Как ты смеешь! Ты знаешь — кто я? Да я тебя!.. Так разве генералов встречают? (Не смейся, Степка! Смотри прямо в глаза и говори: «Виноват!»)

— Виноват!

— Ну, смотри. — Он угрожающе покивал пальцем. — Теперь принеси уздечку.

Тальника запрягли в тележку, к оси привязали картонку с каменными пулями и ядрами, с песком вместо пороху. Степка пристроился к Тальнику и лихо отвернул голову, готовясь изображать пристяжную.

— Нет, Степка, ты теперь не лошадь: ты будешь Завещание.

— Завещание? Ги-ги-ги!.. — Он заржал и зарыл воображаемым копытом землю. — А что такое завещание?

— Ну как же ты не понимаешь? Завещание — это, братец ты мой… Вот погоди минутку.

Сережа нагнул голову, как хорошо замундштученная лошадь, и галопом с правой ноги обогнул аллею, в том месте, где на траве лежал Владимир Сергеич и читал книгу.

— Владимир Сергеич! Что такое завещание?

Он вернулся уже шагом, не совсем довольный тем, что завещание не живой образ. Если это только бумага, то отчего же из-за него беспокоиться? Впрочем, скоро был найден выход из затруднения. Степка сбегал к Прошке и потребовал большой лист бумаги и уголек. Сережа написал на нем крупными буквами: «Завещание», защемил в палку и прикрепил, в виде знамени, к пушке.

— Теперь, Степка, беги в дыру и спрячься. Я буду стрелять, а ты не сдавайся!

«Дырой» называлась широкая щель между двумя поставленными стоймя плоскими камнями, в углу решетки. Это был прежде стол, но верхнюю плиту сняли.

Сережа забарабанил, затрубил, закричал, взял Тальника за ошейник и торжественно направился к дыре. Скоро туда полетели ядра, пули, картечь; облака порохового дыма, то есть пыли, покрыли поле битвы и сильно загрязнили лицо генерала. Труба не переставала звучать, барабан издавал оглушительный гром, но Степка не сдавался.

— Хочешь завещания?

— Не буду!

— Степка! Я ж тебе говорил — не сдавайся! Говори: не хочу я завещания, потому что мне всё равно, я не признаю ничего святого…

— Будем лучше в бабки играть или в лошадки. Я теперь умею, как иноходец, бегать.

— Нет, брат! (Степка! спрячься же назад в дыру!) Меня ты не надуешь! Не умел карьеры сделать — сам виноват!