Александр Нежный - Там, где престол сатаны. Том 1

Так завершил свою поэму о. Александр, полагая, что читатель без труда поймет смысл последних слов Семена Ильича. В глубине души он вообще надеялся на успех. Ночью, в душном, заплеванном подсолнечной шелухой, скрипучем вагоне, влекущем его в Москву, в полудреме думал о себе в третьем лице: никому доселе неизвестный, явился в литературный мир столицы из глухой провинции с поэмой «Христос и Россия» и потряс взыскательную публику как дерзновенностью замысла, так и высокой художественностью его исполнения. Грубая проза жизни нарушила возвышенный строй размышлений о. Александра. Над ним рыжий солдат миловал грудастую деваху. Слышны сначала были поцелуи и невнятные бормотания, затем ожесточенные мягкие удары, под стук колес некоторое время равномерно сотрясавшие полку. Отец Александр повернулся на бок, накрыл голову одеялом, а сверх него – подушкой, чудесными вещами, впитавшими в себя родные запахи дома, и подумал о чудовищном падении нравов в России. «А интересно бы мне узнать, – несколько погодя достиг все-таки его слуха запыхавшийся, но жеманный голосок, – вашу фамилию и как вас звать?» Отец Александр изо всех сил старался заснуть, для чего еще и еще раз повторял про себя вечернее правило: «Отче наш», «Богородицу», «Царю Небесный», взывал к Ангелу-хранителю: «Ангеле Христов, хранителю мой святый…», поминал дорогих ушедших, молил Господа сохранить во здравии и всяческом благополучии старика-отца, брата Петра с супругой, и своих ненаглядных: Нину и трех дочек… И брата Николая на правый путь, Господи, возврати. И преподобному молился и с болью вспоминал будто вчера пережитый скорбный день разорения его гроба. «Отче Симеоне, святый и праведный, поддержи меня на путях моих…» Но тот в ответ с укором качал головой. Отец Александр огорчился до слез. Почему?! Чем отяготил он свою совесть? Да, чуда он жаждал и ждал в тот день в Успенском храме. Но разве виноват человек в том, что слабому его разуму не дано постичь замыслы Творца? «За это, – молвил преподобный, – себя не вини». «А тогда за что?!» – едва не завопил от обиды о. Александр. «Сам знаешь», – кратко ответил Симеон и ушел, недовольно постукивая посошком.

И пока о. Александр в жаркий полдень торговался с извозчиком на Каланчевской площади, одновременно дивясь вавилонскому на ней столпотворению, среди которого с пронзительными звонками едва пробирался трамвай о двух вагонах, пока усаживался в пролетку, посулив хозяину пегой кобылы, злодею с вожжами и кнутом, тыщу до Хлыновского тупика и полкаравая хлеба впридачу, пока разглядывал расписной терем Ярославского вокзала – все это время, не отпуская, гнетущее чувство саднило сердце. Солнце пекло. Жарко было в пальто, и о. Александр сбросил его с плеч, оставшись в черном подряснике.

Сам знаешь! Как отрезал, ей-Богу. Все-таки: в чем согрешил? Зря не снятся такие сны. Вот этим? – и он притронулся к висящей на груди, рядом с нательным крестом, холщовой сумочке, в которой укрыта была тетрадь с тридцатью пятью с обеих сторон исписанными листами. Поэма! Или тем, может быть, что притащился в Москву за церковной правдой? Не та де правда, которую получил из других рук, а та, которую сам выстрадал и на ней утвердился. А епископ тогда зачем? – еще упрямился о. Александр, но гомон и толчея первопрестольной, каменные громады домов, скрежет трамваев, где людей было набито как селедок в бочке, басовитые гудки моторов с шоферами в кожаных куртках, палящее солнце – от всего этого голова у него вскоре пошла кругом, и он уже не думал о том, чем не угодил явившемуся ему нынче ночью в коротком сне преподобному Симеону.

Толпа немыслимая! Из-за нее они еле ползли. Но и у Садового она оставалась все такой же густой и тянулась дальше, за Красные Ворота, в сторону Курского, и все такой же плыл над ней тяжкий гул, сквозь который изредка пробивались пронзительные женские вопли.

– Крадут, дьяволы, – мрачно обронил извозчик. – Никому пощады не дают: ни старому, ни малому, ни девке, ни бабе.

– Я гляжу, – отчего-то крикнул о. Александр, – все что-то продают!

– Толкучка… Шило на мыло, мыло на соль, соль на молоко… Ну давай, давай, кормилица! – встряхнул вожжами злодей, этакую прорву денег вытребовавший у о. Александра. – Хорошего человека отвезем и дальше потрудимся. Покуда жидовская власть нас с тобой живьем не сожрала. Да проходи, – свирепо заорал он, выворачивая на Мясницкую, – сволочь ты рваная!