Сегодня от нее уже отсечены многие плодоносящие ветви. Это научные сообщества, органически связанные с культурой древних цивилизаций Кавказа и Средней Азии. Это наука братской Украины и Белоруссии. Теперь эти части некогда единого организма советской науки стали научными сообществами суверенных государств, и мы должны налаживать с ними отношения в рамках международного сотрудничества.
Наука обнаруживала высокую эффективность и удивительную жизнестойкость в очень сложной внутриполитической и международной обстановке потому, что это была целостная система. Несмотря на слабости и структурные дефекты, мы располагали сплошным фронтом научных исследований. Сейчас наука всех суверенных государств бывшего СССР, включая Россию, скачкообразно становится структурно ущербной. Дай Бог, чтобы нам удалось компенсировать эту ущербность интеграцией в мировое научное сообщество, достраивая недостающие звенья, — не скоро это получится, даже при самых благоприятных обстоятельствах, до которых весьма далеко.
Но главное даже не в этом. Мы переживаем процесс_разрушения нашего научного потенциала, как целостной системы. Надежды на то, что можно финансировать и спасти хотя бы одну часть этой системы (например, только фундаментальную науку), иллюзорны. Наука — это организм, а не конгломерат автономных механизмов. К сожалению, концепции спасения отечественной науки, ее выживания нет ни у политиков, ни у научной общественности. Реальные драматические процессы заслонены новыми идеологическими мифами, утопическими прожектами и абстрактными суждениями.
А суть этих процессов проста. Отраслевая наука опорочена в глазах общества, как часть ненавистной командной системы — взамен же пока ничего не предложено. А ведь речь идет о громадном научно-техническом потенциале, миллионе ученых, многие из которых работали в режиме гражданского подвига. Имея скромные ресурсы, которые предоставило им общество, эти ученые часто показывали эффективность, немыслимую в других странах мира. Лишить отраслевую науку средств к существованию оказалось просто — путем ликвидации министерств.
В тяжелом состоянии находится наука в вузах, также лишившаяся государственной поддержки и социальной защиты.
По-иному развивались события в отношении Академии наук — хранительницы очага русской науки. Здесь объектом разрушения стал сам ее уклад, который формировался 275 лет, а отнюдь не 75, как нас пытаются уверить. В условиях смуты достаточно надломить сердечник, а тело само развалится. Это стало общим методом развала всех основных элементов государственности. Через 60 лет после 1929 года была начата кампания против Академии наук СССР под теми же лозунгами и почти с той же фразеологией — полистайте сегодня Кагановича или начальника комиссии по проверке Академии наук в 1929 году Фигантера. Так же, как и радикальные сталинисты, нынешние критики прежде всего обвиняют академию в недемократичности, в том, что она «резко отстает от демократических процессов в обществе».
Известную проблему сочетания демократии с поиском научной истины замещают примитивной мыслью о пользе любой демократии в любой ситуации. Живой, хотя, быть может, и больной организм приносят в жертву фантому демократии—понятию, которое и объяснить толком не могут. Пресса иронизирует над тем, что ученые Академии наук СССР «не определились» в понятии «демократизация». Согласно опросу, 80 процентов ученых затрудняются определить понятие «демократизация» в отношении науки. И это признак здравого смысла и ответственности, за которые общество еще будет благодарно ученым.
Да, научная истина не может быть найдена путем голосования, и в этом смысле ее поиск, если хотите, недемократичен. Процесс научного познания — это почти всегда противостояние меньшинства, а то и одиночек большинству. Не следует забывать, сколь дорого обошлось нашему обществу внедрение популистского понятия демократии в науку «народными академиками», типа Лысенко.
Да, Академия наук по самому своему типу является организацией стабильной — именно потому и смогла она собрать и защитить ученых в самые трудные периоды нашей истории. В условиях разрухи, гражданской войны наш народ, государство и ученые нашли силы, чтобы сохранить для России науку. В 1918—1919 годах было открыто 33 новых крупных института, которые вошли в костяк нашей научной базы. В 1920 году в Саратове Николай Иванович Вавилов на съезде селекционеров сделал свой гениальный доклад о гомологических рядах, и в том же году доклад был издан. А сегодня умирают эти институты, обанкротились научные издательства.
Читать дальше