Наташа Нечаева - Мальдивы по-русски. Записки крутой аукционистки

Выходит, влюбиться – влюбился, но связан по рукам и ногам честным словом. Как Никита Михалков в «Бесприданнице». Любил-любил Гузееву, обесчестил, кстати, тоже на корабле! Вот совпадение! А женился на другой. А ее, беднягу, Мягков и пристрелил. Тоже от великой любви.

Извините, мне такой конец не нужен! Надеюсь, у Павлика среди мольбертов и красок пистолет не припрятан? Уж больно все сходится!

Эх, Антоша, Антоша.

Поэтому и вел себя так сдержанно. И к сексу не склонял. Порядочность не позволила. Но и сдержать своих чувств не смог. Вон куда от людей увез! На самый полюс! Не знал ведь, что тут эти монстры ошиваются. Нет, нельзя так искренне сыграть нежность и заботливость. И влюбленность. А Чурилин, конечно, всего лишь предлог. Надо же было как-то объяснить свое появление со мной этим придуркам. Чтоб не заподозрили и не настучали американскому дядюшке.

Понятно, в этом случае он и защитить-то меня не мог!

И что теперь делать? Продолжать себя вести как ни в чем не бывало? Нет. Не пойдет. Я должна зацепить его как-то еще. Чтоб он и думать забыл о своей страшной невесте! Чтоб уяснил, что счастье случается раз в жизни и разбрасываться им нельзя. А его счастье – это я.

Но я сегодня предстала перед ним в такой двусмысленной ситуации.

Понятно, он не поверил Рыкову. Дурак он, что ли? Поэтому я должна изобразить из себя оскорбленную невинность. Причем дважды оскорбленную. Первый раз – Рыковым, второй раз – Боковым. Его невниманием и недоверием.

А может, не оскорбляться? А наоборот, сделать вид, что все произошедшее для меня страшная моральная травма и отныне я считаю себя недостойной Антона Бокова? И неважно, виновата я или нет. Мое воспитание, моя честь не позволяют мне после такого позора находиться рядом с любимым.

Да, так и скажу: мой позор – это мой позор. Прощай, Антоша, я тебя недостойна.

Как он в этой ситуации поступит?

Да почувствует себя последним подлецом! А если я еще немножко порыдаю, с ломанием пальцев и подергиванием век. То есть невинная чистая девочка, поруганная развратником, настолько убита произошедшим, что не может смотреть людям в глаза и готова с горя выброситься с ледокола прямо под километровый лед, чтоб навсегда смыть позор черной водой Ледовитого океана, оставшись в его бездне навеки.

Можно еще сказать, что я решила уйти в монастырь. Чтобы смирить собственную плоть, которая, по воле природы, возбуждает всех и каждого. Разве я в этом виновата? Истинная красота потому всегда и несчастна, что слишком много охотников ею воспользоваться.

Ладно, слова найдутся. Сейчас главное – постараться как можно дольше не попадаться Бокову на глаза. Пусть подергается: где я да что со мной? Ни на стуки в дверь, ни на голос отзываться не стану. Запрусь, заложу в уши беруши, хорошо, с самолета прихватить догадалась, высплюсь как следует, а завтра с ранья поищу Павлика. А Боков пусть ищет меня. И мучается своей глупостью.

Так я и поступила, предварительно зарулив в бар и быстренько выпив сто граммов коньяку. Для моего организма сей напиток – лучшее снотворное. Пяти капель достаточно, чтоб я начала зевать, но для верности, вдруг нехватка кислорода как-нибудь воспрепятствует, я усугубила.

Проснулась я оттого, что мое тело мелко и предметно дрожало. Сразу все, включая руки-ноги-голову-внутренности-ум. Дрожь была совершенно незнакомой, непонятной и страшной. Будто внутрь меня впендюрили миксер и запустили на максимальное число оборотов. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была чудовищной: это предсмертные конвульсии. Холод, голод, нехватка кислорода, пережитый стресс – вот результат.

Надо позвать на помощь! Тут же есть врач? Конечно, есть, капитан хвастался! Но сама в таком состоянии я не дойду. Просить Антона? Бухнуть чем-нибудь в стенку, чтоб проснулся и спас?

Я приподнялась на кровати, неожиданно ощутив свое дрожащее тело совершенно послушным, оперлась для верности о столик и почувствовала, что конвульсии терзают не только меня, но и привинченную к полу столешницу. И стенку. И закрепленную в металлических щупальцах бутылку с минералкой. Все вокруг мелко и жутко тряслось, будто заходилось в нестерпимом ознобе.

Вторая мысль, посетившая мою просвещенную голову, оказалась леденяще-ясной: в Арктике началась та самая подледная война. Произошел первый обмен торпедными залпами, и это – отголоски ударных волн. Господи, что же теперь будет? В любом случае мне не стоит отсиживаться в каюте, я должна быть наверху, на палубе, чтоб наблюдать катаклизм своими глазами! Я уже не смогу ничему помешать, но я – живой свидетель! И я просто обязана рассказать правду людям!