Михаил Попов: “Катти Сарк”, несущая ветер

- Дурак! Оглох, что ли? Трамвай же прёт!

Крик этот, смешанный с грохотом железной туши, он услышал уже в полёте. Спину обдало плотным воздухом. Он ткнулся в сугроб и судорожно поджал ноги. Сквозь снежную труху, которая таяла на глазах, двоились рельсы. Они мерцали тускло, как лезвия засаленных ножей. Трамвай, точно понурый мясник, удалялся прочь, равнодушно и пьяно виляя задом.

Маленько очухавшись, Сергей поднялся на колени. Соображая, кто его осте­рёг, огляделся. Вокруг не было ни души. Стоя на коленях, он поднял глаза. Из чёрной бездны на лицо падали редкие снежинки. Они тихо таяли на губах и были почему-то солёные.

Сергей снова осмотрелся. Неподалеку в три глаза мигал светофор. Огоньки на­поминали елочные шары. Он плохо соображал, но одно всё же вспомнил: впереди Новый год. А уже следом явилась мысль о подарках.

В «Детском мире», куда его притащили ноги, было многолюдно. Он слепо оглядел полки. На глаза попалась коробка с изображением парусника. Что там - долго не разбирался. Толпа сметала всё - зевать было некогда.

Выйдя из «Детского мира», Сергей сделал крюк и наведался в промтоварный. Там взял первое, что попалось на глаза, - косметичку. А на углу, уже неподалеку от дома, купил у какого-то мужика ёлочку.

Дома, по счастью, никого не было. Пришёл, хватил ещё зачем-то полстакана водки и, кое-как раздевшись, завалился спать - утро вечера не мудренее, зато от­далённее.

***

Разбудил его голос. Еще не проснувшись, Сергей почувствовал, что лежит, скрючившись в три погибели, а коленки поджаты к самому подбородку. Так мла­денцы, как складные ножи, лежат до срока в утробе матери. Окликал Алёшка. Он тормошил сначала осторожно, деликатно, а потом всё решительнее и настойчивее, пока Сергей не открыл глаза.

- Па, утро. Ёлку надо ставить. Дед Мороз скоро придёт... Со Снегурочкой...

Хотелось спать, никого не видеть, ни Деда Мороза, ни Снегурочки, а все спать,

спать и спать... Но различив сквозь похмельную муть Алёшкины глаза, Сергей устыдился: он-то в чём виноват?!

- Сейчас, сынок. - Сергей потрепал мальца по светлой голове, нажал кнопочку носика. - Би-би... В садик сегодня не надо? - И наконец поднялся. - Мама спит?

Алёшка кивнул. Вопрос был риторический - Сергей и без того знал, что жена спит. Пребывание во сне было едва ли не основным её состоянием. Раньше, в пер­вый год совместной жизни, он этого не замечал, либо у неё это не столь явно про­являлось. А после рождения Алёшки она спала, кажется, с открытыми глазами. «У нас, у баб, это бывает, - объясняла Маруся Пителина. - Одни от родов с ума сходят, в горячку впадают, а другие - наоборот...»

Пакратов женился не впопыхах, не как солдат-дембель, который, вернувшись со службы, нюхнул дешёвеньких духов и через неделю в загс побежал. Было вре­мя и подумать, и взвесить, и советы получить. Один довод выложила Таисия Ти­мофеевна: «Девушка работает в клубе - значит, тонкая натура». Другой аргумент изрёк Калиныч: «Широкие бёдра, - стало быть, легко рожать будет». Что касается «тонкой натуры» - лучше помолчать. Но насчёт родов - чёрта с два. Рожала - едва Богу душу не отдала. Маялась так, что дошло до кесарева сечения. Вот тебе и бёдра... А после? Едва плод извлекли, едва отвозились с матерью и ребёнком, - новая напасть: стало пропадать молоко. Ребёнок есть хочет, к груди тянется, хва­тает ротиком сосок и тут же с криком откидывается. Что такое? Кинулись обсле­довать - сначала младенца, потом мать. Эва! Оказалось, на сосках у неё волосы стали расти. Да не какие-то былинки-завитушки, а жёсткие да колючие. Они-то и изводили грудничка. Его голод донимает, он к мамкиной титьке тянется, а там, как на передовой, - колючая проволока. Прикусит он сосок своими губёшками да от боли и страха заверещит. И она, видя его мучения, - в слёзы. Так и ревут в два голоса. Пробовали те колючки состригать, выдирать пинцетом, а волосы ещё больше прут. Помаялись бедолаги с неделю, извелись оба, пока молоко и вовсе не пропало. Пришлось переходить на искусственную кормёжку. Так Алёшка, по сути, и не отведал материнского молока.

Под вечер, когда Пакратов с сынишкой уже давно нарядили елку, пришли Дед Мороз со Снегурочкой. Это были ряженые с жениной службы. Перезрелые деви­цы, изрядно накрашенные и заметно поддатые, несли какую-то дежурную околе­сицу. Протараторив свои дикие спичи, они вручили Алёшке кулёк со сладостями и отвалили.

- А тетя Мороз про серьги забыла, - заметил востроглазый Алёшка.

Новый год Пакратовы встречали благопристойно. Всей семьёй посмотрели в очередной раз «Иронию судьбы». Алёшка под конец первой серии уснул, Сергей отнёс сынишку в кроватку и вернулся к телевизору. На экране разворачивались сцены московско-ленинградской ревности. Сергей покосился на жену. Изменяла ли она ему? Он не особенно задумывался. Во-первых, потому, что был небезгре­шен сам. А во-вторых, потому, что её трудно было в этом заподозрить. Однаж­ды Сергей все же что-то обронил, пребывая на традиционной Филиной пятнице. Филя с велеречивой мудростью диктора армянского радио изрёк: «Можно ли изменять мужу, постоянно пребывая в объятиях Морфея?!»