Михаил Попов - “Катти Сарк”, несущая ветер

- Как её зовут? - спросил Сергей.

Ламка перехватила его взгляд.

- Ксюша.

- А мой малый ничем пока...

Она поняла.

- Ничего. Наверстает. Какие его годы! И потом - замечено ведь - мальчишки медленнее развиваются.

Одна из фраз ошеломила его: «Какие его годы!» Выходит, там, во Дворце, она видела Алёшку. «Значит, после того как наши с нею взгляды на мгновение встре­тились - а это было без Алёшки, он где-то носился, - она утайкой, мимоходно продолжала наблюдать за мной. Значит, искала, находила, снова теряла и опять отыскивала меня».

Представив вновь - уже со стороны - ту их мимолётную встречу, Сергей обод­рился. Скованность и неловкость стали потихоньку проходить. Он даже не по­терял нить разговора.

- Может быть, - согласился он с её суждением об Алёшке. - Хотя я в его годы уже по компасу умел ориентироваться.

Ламка на эту реплику слегка улыбнулась. Сергей понял, почему она улыбну­лась, а поняв, опять стушевался. Однако она не позволила распалиться его раз­рушительному воображению.

- Все индивидуально, - отозвалась она. - Я в детстве мечтала стать врачом, а теперь вот... - и показала на пишущую машинку.

- И давно? - уточнил Сергей.

- Уже восемь лет, - она поставила на стол две дымящиеся чашки. - С пере­рывом, правда...

- И?

- Думаю, моё... Новые места, новые люди. - Она села за стол, включила боль­шую настольную лампу. - Это, наверно, от мамы. В юности она геологом была... А дед мой был моряком. Он из греков... Вот и я люблю странствовать... Отпишусь за командировку и снова в дорогу...

- О «Буране» похлопотать? - отхлёбывая чай, осведомился Сергей.

- Только в кавычках...

Он кивнул:

- Конечно, в кавычках. Над тем, что без кавычек, я не властен.

От него не ускользнул её взгляд: дескать, как знать?! Свет большой зелёной лампы - изделия пятидесятых годов - придавал взгляду магическую силу. На Сер­гея ещё никто так не смотрел. Он терялся и одновременно - надо же! - разбухал в собственных глазах. Вспомнил концертный зал, свои настойчиво посылаемые в эпицентр Ламкиного тайфунца флюиды. А что? Может, и впрямь она не случай­но касалась тогда завитка?

Прихлёбывая чай, Сергей украдкой любовался мочками Ламкиных ушей, при­метил родинку на шее, укрывшуюся в тенёчке. Почему-то казалось, что это только верхняя часть созвездия, что там, в потае, за воротом свитерка, есть и другие. А ещё его глаза беспрестанно отыскивали Ламкины губы. Эти губы, казалось, жили сами по себе и порхали в воздухе, то удаляясь, то приближаясь, как дивные бабочки. Но всего загадочнее выглядели Ламкины глаза. Карие, большие, под­свеченные изумрудом лампы, они были одновременно беззащитны и безоглядны. Как это могло существовать одновременно - он не знал, но именно так оно и было.

К концу чаепития Сергей отметил, что на щеках Ламки замглился румянец. Сергею нестерпимо захотелось коснуться его. Он с трудом сдерживался, чтобы не протянуть руку. Ламка, видимо, почувствовала это и попыталась увести его внимание в сторону - она заговорила о виде из окна, о предстоящей командиров­ке, ещё о чём-то...

И тут произошло нечто странное. Ни с того ни с сего стала мигать настольная лампа - это основательное изделие середины века. Касаться лампы они не пыта­лись. Кипятильник из розетки был выдернут. То есть видимых помех как будто не существовало. К тому же верхний свет горел ровно, без сбоев, а значит, напряже­ние в электрической сети было стабильным. Однако лампа не успокаивалась. Она мигала, пульсировала, потрескивала. Поначалу они не обращали на неё внимания, ведя неспешную беседу. Но лампа вела себя всё неспокойнее. Особенно явственно проявлялось её беспокойство, когда они умолкали. А когда возникла особенно яркая вспышка, они одновременно посмотрели на лампу, потом перевели глаза друг на друга, и Сергей - от греха подальше - её выключил.

***

Байка Пакратова была напечатана с ходу, в считанные дни. Однако отнюдь не потому, что произвела в редакции сильное впечатление. Объяснение оказа­лось самое прозаическое. После рождественских и прочих каникул редакционный портфель опустел. Вдобавок по каким-то причинам «слетела полоса», как ему объяснили в отделе. График поломался, образовавшуюся брешь надо было чем-то заполнять. Вот и заткнули первыми же оказавшимися под рукой текстами.

Слышать такое было неприятно. Однако не это, разумеется, обескуражило Сергея. И не потому за объяснениями он обратился в редакцию. Убрали концовку. История с гуменником, которого приютили дети, благополучно закончиться не могла. Пакратов как спец обязан был объяснить, что звери и птицы, оказавшиеся в неволе, теряют навыки, что нельзя их одомашнивать, а потом выпускать в дикую природу. Но этот абзац, завершавший историю, в редакции взяли да и выкинули. «Хвост вылез», - коротко бросил секретарь.