Михаил Попов - “Катти Сарк”, несущая ветер

Сергей не сразу осознал, для чего говорит, для чего повторяет ту давнюю исто­рию. А Ламка - и подавно. Зато она почувствовала. Она не столько поняла это, сколько почувствовала. Протянув руку, Ламка потрепала Сергея по шевелюре, коснулась наметившейся тонзурки. Последнего он вынести не мог, но чтобы не показывать истинную причину, мягко ускользнул, рассчитывая приблизиться к её губам. Но тут в свою очередь ускользнула она, повернувшись к нему спиной. За­пах волос, аромат тонких духов, едва уловимый запах кожи... Щека его коснулась раковинки её уха. До чего же нежной оказалась мочка. Мягче, чем он предполагал, когда касался её взглядом. Хотелось чувствовать эту нежность и длить и длить, только бы не было протеста. Щекой он воспринял чуть уловимый отзыв и тихо­тихо, чтобы не спугнуть, соприкоснулся своим ухом с её раковинкой.

- Ау, - одними губами выдохнул он. - Я слышу море.

Она поняла.

- Какое? - шёпотом отозвалась она. До него донесся глубинный шелест.

- Тёплое... Оно тихо накатывает на берег. Хотя...

- И я, - быстро отозвалась она, - и я слышу море... Оно северное. Но оно не­спокойное. Оно бурлит...

- Это сулои. Так называются встречные течения. Они обрушиваются друг на друга и плещут, создавая сумятицу.

- Опасное природное явление?

- Для водоплавающих - для моржей, для тюленей... Но только... не для ламок.

Она не отозвалась на этот поворот, потому что отозвалась на руки, которые он

тихо опустил на её плечи.

- Отчего, - она чуть помедлила, - отчего эти противоречивые течения? Эта сумятица?

- От природы, - виновато улыбнулся он. - От конфигурации берега, от рельефа дна, от ветров, от магнитных явлений... Да мало ли...

Он мягко уходил от ответа, но она и не настаивала. Тем более что его руки тоже требовали внимания. Плечи её напряглись, когда ладони его потекли вниз. Ауканье двух раковин прервалось, потому что на переговоры устремились его губы. Именно губами можно было до конца понять всю нестерпимую нежность её мочки. Вот туда, в эту мочку, которая так естественно рифмовалась с зацве­тающей почкой, он и вышептал всё.

- А и впрямь белые... - оценил он то, что в этот миг постиг руками. Он не лукавил. Глаза его сделались незрячи, зато невероятно проницательными стали пальцы.

Более Ламка не сдерживалась. Не оборачиваясь, она обхватила голову его обеими руками и стала ворошить волосы, касалась затылка, шеи, его пылающих ушей. Её ладная крепенькая фигурка прижималась к нему, точно Катти Сарк - к форштевню корабля. Лицо её, разгорающееся самозабвенным огнём, подобно лику Катти Сарк, было готовно обращено в неизвестность. Но в отличие от своей рукотворной сестры Ламка была из плоти и крови, живой, трепетной и манящей. Теряя рассудок, Сергей подхватил её на руки. Краем сознания попытался вспом­нить, запер ли на ключ двери, однако рассудка хватило лишь на то, чтобы унести её на диван.

Тот диван, чудом сохранившийся от гласных городской думы, дожидался Сер­гея и Ламку почти сто лет.

- У него есть название? - осведомилась Ламка, когда они немного пришли в себя. Сергей пожал плечами, благоразумно не помянув Филину ересь про мав­золей. По аналогии вспомнилась пирамида, всплыли имена Тутанхамона и Нефертитти. Но от упоминания их он тоже воздержался, справедливо заключив, что у пирамиды и мавзолея одна суть.

- Ковчег, - вскинулась Ламка. - Тогда Ковчег! - Волосы её были распущены. Она казалась чуть иной и от этого ещё более желанной. А созвездие родинок на груди, которые он, как звездочёт, сперва вычислил, а теперь открыл, представля­лось ни больше ни меньше как его частной собственностью.

Свои лингвистические поиски они продолжили через некоторое время, когда вновь перевели дух.

- Кругом звери, птицы, - повела Ламка утомленно полуоткрытыми глазами. - Пусть это будет земляничная поляна.

- Это не звери-птицы, - сморённо возразил он. - Это застывшие сфинксы. Это химеры на соборе...

- Нотр-дам де Пари? - уточнила она.

- Ага, - кивнул он, - а я среди них... Квазимодо. - При этом приподнялся на локте и сморщил устрашающе-ужасную гримасу.

Ламка приняла эту игру, но озвучила её по-своему. Она молитвенно сложила ладони и пролепетала:

- О, неправда, возлюбленный мой! Ты прекрасен, возлюбленный мой! Твои уста, как сахарный мед, твои руки, как виноградная лоза, твои ноги...

- Как слоновьи столбы, - не выдержав, прыснул он. Бедный Соломон, знал бы он, как безродный прощелыга глумится над его царственным образом! Но что поделать, если на прощелыгу напал смех и вся его сущность ликует и радуется. Ламка тоже с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться, однако образа бед­ной девушки из виноградника не покидала.